Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей.

Целая гамма чувств: и отчаяние, и страх, и нетерпение. А ребята спотыкаются на слове «ропщет». Потому что видят его впервые...
Да они даже в любви не могут объясниться! У многих нарушена связь «слух – речь – восприятие речи». Если срочно не начать заниматься с ними, мы вырастим глухонемое поколение. Куда я только не обращаюсь с предложением организовать школы русского языка для детей! Но курсы английского и даже китайского почему-то предпочтительнее родного.
– Вы так муштруете своих учеников! Стоит ссутулиться – и тут же ваш грозный окрик: «Что вы размякли, как кислая капуста?» Правда, почему-то никто не обижается…
– Более того, нарушителей даже удаляю, как в хоккее, на десять минут в другую комнату. Легко ли там высиживать, кукуя в одиночестве, когда мы тут читаем монолог Агафьи Тихоновны из гоголевской «Женитьбы»?
На самом деле их нужно просто встряхнуть как следует, раскрепостить, иногда и шоковыми методами. Дети просто боятся читать вслух! Они эмоционально зажаты, не понимают, что читают. А в стихах ведь всё на своём месте. Вот в «Евгении Онегине»: «И голосок её звучит нежней свирельного напева». И голос читающего должен дрожать и звенеть, как свирель. А если во сне Татьяна видит, что под сугробом «большой, взъерошенный медведь» – значит, прочитать эту строчку надо так, чтобы слушатели увидели этого медведя. В школе же зубрят, «проходят», глядишь – и прошли мимо смысла и красоты стиха.
– Реалии пушкинского времени так же далеки от жизни современных подростков, как гусиное перо от мобильного телефона. Как удаётся привлечь их внимание к классике? Как вообще ребята попадают к вам в «Рождественку»?
– Ежегодно мы выпускаем по 200 человек. Кого-то приводят родители, а кто-то является сам. В этом году пришёл один мальчик и сказал: меня никто не понимает, ни друзья, ни родители. Открываю рот, и получается каша. Помогите, а то не возьмут ни в институт, ни на работу!
Первые два урока – самые трудные. Мы стараемся, чтобы дети поняли: можно научиться говорить и писать ясно, внятно, не коверкая и не глотая слова. А потом они начинают заниматься дикцией, орфоэпией, делают упражнения на чёткость произношения. Например, считается, что скороговорки нужно проговаривать быстро, заплетающимся языком. А мы на уроках вкладываем в них интонацию, смысл, делаем паузы между словами, учимся чётко произносить звуки. И конечно, читаем наизусть отрывки из произведений классической литературы. Ребята учатся включать воображение, понимать смысл каждой строки. И литература, как бриллиант, вынесенный на свет, начинает сверкать тысячами граней.
Помните, у Есенина – «И хотя я не был на Босфоре – Я тебе придумаю о нём»? Надо так развить свою фантазию, образное мышление, чтобы вообразить то, что никогда не видел. Умение творчески мыслить важно для любой профессии, кем бы ты ни стал – инженером или врачом. Жизнь, конечно, можно прожить и без поэзии, но она будет серой, лишённой «половодья чувств».
– Александр Иванович, вы четверть века отдали Московскому ТЮЗу, учились в ГИТИСе у таких признанных мастеров сцены, как Ольга Пыжова и Борис Бибиков. И даже с Анной Ахматовой встречались…
– Просто видел её два раза, когда она гостила у знакомых. От неё шла такая мощная энергетика! Но я был слишком молод, чтобы удостоиться её внимания. Своими «учителями» я считаю соседок, доживавших свой век в коммунальных квартирах на Пречистенке и в арбатских переулках. Эти пожилые дамы имели блестящее образование – Бестужевские курсы, Смольный институт. Они делали нам замечания, если мы что-то говорили неправильно, – а уж их речь была просто изысканной! – учили «держать спину» и не класть локти на стол. И в памяти оседали эти крупицы культуры. Одна из них, Ксения Владимировна Шмидт, окончившая Сорбонну, занималась с нами, мальчишками, совершенно бесплатно французским.
Я уже давно вынашиваю идею создания клуба любителей русского языка для взрослых. Исчезает знаменитый московский говор, лежащий в основе правильного произношения, размывается под наплывом пришлых акцентов и диалектов. Мы уже не знаем, как говорили его носители – старая московская интеллигенция. Всё дальше отходим от берега русской классической словесности, правильного литературного языка и дрейфуем в море вопиющей безграмотности и косноязычия… А ведь язык – это памятник речевой культуры. И его тоже нужно охранять!

Людмила МИШИНА