ГЛАВНОЕ ЛИЦО

Опять мне сегодня приснил­ся Гусев. С первого дня работы в школе меня предупредили — самое главное лицо в четвертом классе — Гусев. Младший из поколении трех знаменитых Гу­севых.   И   каждому школь­ный коллектив отдал полжиз­ни.

— Что ж, — думала я тогда с тоской, — если тебе потре­буется моя жизнь, — возьми. Но от своих главных позиций я отступать не собираюсь: к детям надо идти «от доброты».

— Здравствуйте,   здравст­вуйте!

Это уже мне навстречу идут четвероклассницы.    Пока   я дойду до учительской, они обя­зательно еще раз меня встре­тят. Что за удовольствие тыся­чу раз в день здороваться и прощаться?

Вот и решающая минута. Сейчас я зайду в класс. Пыта­юсь сделать строгое и значи­тельное лицо. Интересно, дол­го у меня продержится это выражение? В начале каждого урока я решила читать хоро­шие стихи. Медленно начинаю:

«Степь кругом — ни конца и ни края, так просторно, что жаль уходить...» Очередное чп. У Лены   ка­тятся слезы и она, рыдая, по­казывает на соседнюю парту. Как всегда — Гусев. Не зря он мне снился всю ночь.

— Гусев! Убери, пожалуй­ста, свои длинные ноги из-под передней парты.

(Только не улыбаться!) Гу­сев смотрит на меня подозри­тельно преданным взглядом и басит:

— Людмила Борисовна, они у меня под партой не помеща­ются. (Только не улыбаться!)

— Поставь их в проход. В классе оживление. В пере­полохе Иголкин подходит к окну.

— Иголкин! Если встанешь еще раз, за парту можешь не садиться, сразу за дверь. Мальчики! Вы издаете звуки, как  в первобытном лесу.      '

— А вы там были?

—Людмила Борисовна! Спро­сите меня! (Кому что.)

— У тебя же уже есть пя­терка?

—      Да, но у Сауле их две.

Наконец-то     установилось спокойствие. Дала самостоя­тельное задание. Не могу спокойно сидеть на месте и стре­мительно несусь от парты к парте: получается? На обрат­ном «пробеге» сшибаю стул и еле удерживаюсь на ногах. Иголкин громко, на весь класс, хохочет.

— Гусев, постой немного. Это мой злополучный Гусев заехал Иголкину по спине учеб­ником. За смех.

После уроков ко мне подхо­дит староста.

— Людмила Борисовна, Ахметов разрисовал чернилами всю парту и не хочет стирать.

Иду со своим принципом «от доброты» к Ахметову.

— Зачем ты это сделал, Аскарик? Классу из-за тебя сни­зят отметку за чистоту.

Ахметов упрямо смотрят в сторону.

— Я тебя прошу, — вытри, пожалуйста, парту.

На этом мои педагогические силы исчерпываются. Не реаги­рует.

— Немедленны вытри пар­ту!!! Неужели тебе  не против­но здесь сидеть?! — неожиданио для ребят, а главное, для себя, кричу я.

Аскар быстро поднимается я идет за тряпкой. Моя теория «от доброты» явно трещит.

АКТИВИСТЫ

Последний урок окончен, я сейчас у меня будет классный час. Жду звонка в учительской.

— Гульнара Ивановна, — делюсь я с нашим завучем - сегодня у меня на уроке Гусев...

Моя голова как всегда пересыщена информацией, и хочется хотя бы частично от нее освободиться. Излагаю собы­тия дня, но через некоторое время   замечаю, что мысли Гульнары Ивановны далеко-да­леко. Нужен ей этот мой Гу­сев! Ей и своих забот хватает. Надо бы сесть в тишине и хо­рошо все обдумать. Но время!!!

Звенит звонок, и я уже без утреннего  энтузиазма плетусь в класс. Обхожу летящего на меня второклассника. Сил на за­мечание не осталось. Да и бес­полезно. По школе ходит анек­дот, что перваши однажды сбили с ног самого директора. У. них авторитет единственный — собственная учительница.

Около класса меня поджида­ет Гусев.

— А вы знаете. Людмила Борисовна,   я сижу хорошо только на двух уроках — на вашем и на пении, — радостно сообщает он.

— Надо всегда сидеть хоро­шо, — произношу  я назида­тельным голосом. Ах, Гусев, два твоих слова, я — самый счастливый человек. У учите­ля не должно быть любимчи­ков. Все равны — говорили нам на педагогической практике.

Сегодня нам надо выбрать санитарную комиссию и ред­коллегию стенной газеты «Пе­рышко».   Санитарами   хотят стать все, как, впрочем, и чле­нами редколлегии. В моем са­мом шумном классе по школе активность сто и один процент. Когда, на каком году произой­дет это роковое деление на актив и пассив? Если бы эту минуту зафиксировать и во­время принять нужные меры. Сейчас — рано, в седьмом — уже поздно.

В заключение Гусев   мне приготовил сюрприз.

— Людмила Борисовна, — решительно требует он на весь класс, — посадите меня с Каримовой.

Класс хохочет. Леночка со­противляется.

— Леночка, — пробую я уговорить ее, — вот увидишь, Гусев станет совсем-совсем дру­гим.

Гусев и Леночка... Как же это раньше мне не пришло в голову? Гусев обижает девчо­нок, пытаясь у них вызвать интерес к собственной особе.

Ведь даже плач девчонки — это знак   внимания, ему, Гу­севу. Вот и вся его загадка. Здесь мой принцип «от добро­ты» срабатывает безошибочно. А вот с Аскаром — совсем дру­гое дело.

— Всем можно идти домой. Остается только совет отря­да... и желающие, — совсем не кстати добавляю я. И в тот же момент понимаю, что со­вершила чудовищную ошибку — никто со своих мест не сдвигается. Все —«желающие».

— Да идите же вы домой,— бесполезно уговариваю я ре­бят...

В ШКОЛЕ ТОЛЬКО ВЗРОСЛЫЕ

Кажется, я сегодня перерас­ходовала свои силы. А впереди заседание методической секции и педсовет.

Секция проходит благополуч­но. Я, как всегда, записываю в протоколе, что взаимопосеща­емость остается на нуле. Все решают дружно ходить друг к другу со следующего поне­дельника.

В класс, где будет педсовет, наша молодежь вбегает напе­регонки: стремимся захватить удобную «камчатку».

Как всегда, проблем множе­ство. До одиннадцати мы явно не кончим. Я слегка прикры­ваю глаза и наблюдаю за со­бытиями. Как на стереоэкране. Интересно.

— Товарищи! — тщетно взы­вает к совести учителей дирек­тор. — Немедленно прекрати­те проверять тетради!

Кадр меняется. На экране завуч:

— Открываю в журнале ма­тематику: две единицы покры­ты двойкой...

— Наша главная задача — борьба не только за стопро­центную, но и качественную успеваемость.

Я что-то ничего не сообра­жаю: теперь Иголкину вместо двоек надо ставить не тройки, а четверки, что ли? Видно завуч что-то путает.

...Совсем забыла! В среду чи­таю доклад для родителей «И к личной жизни надо гото­вить». Пока не написано ни строчки.

— Людмила Борисовна! Рас­скажите о положении в вашем классе.

Это добрались до меня. Мне надо на каждом педсовете что-то говорить, а с экспромтом у меня неважно. Что-то произно­шу и представляю, как плачев­но выгляжу со стороны. Через несколько   минут   Гульнара Ивановна меня жалеет:

— Людмила Борисовна моло­дая учительница. Неопытная. Ей попался трудный класс.

«Ничего они не трудные, — думаю я. — Это я — трудная. Доработаю год и подамся в библиотекари».

— Товарищи!    Прекратите проверять тетради!   —   уже взмолился директор.

Педсовет решает очередные проблемы:

...Современный ребенок не молчит. Он возмущается — вы меня не правильно воспитывае­те...

...Случается я так. Один учи­тель поставит двойку сыну другого, а потом они неделя­ми не разговаривают...

...Главное — разговоры по душам. Мне бывшие ученики годами письма пишут...

Собрание окончено. Я вспо­минаю, сколько надо прове­рить контрольных и холодею. Со своей парты пытаюсь набрать скорость. Уже десять.

— Все на репетицию хора! В общем шуме то утопают, то вновь слышатся голоса за­вучей:

— Через три дня смотр ху­дожественной   самодеятельно­сти района... Ну и что же, что вам медведь на ухо наступил?  От репетиции освобождают  только по больничному...

Спит село. Мы поем...

Людмила Мананникова

«ЛС», 1 февраля 1975 г.