Юрий ШНЕЙДЕРМАН,

ветеран войны

Я знаю о войне не понаслышке –

По вою «мессеров», по грому батарей,

По рукопашной, по ракетным вспышкам,

По блиндажам сырым, по гибели друзей.

По обгоревшей на краю села рябине,

По горю, что досталось вдоволь нам…

И по тоске о доме на чужбине,

По похоронкам нашим матерям.

На проселочной дороге

На проселочной дороге –  сорок третий год,

На проселочной дороге, что на фронт ведет…

По проселку пацанами шли мы на войну

От проклятого фашиста заслонять Страну.

В сорок пятом возвратились мы домой с войны,

Но не все пришли обратно наши пацаны,

Но не все они вернулись – в землю полегли.

Проплывают над проселком в небе журавли…

Минута молчанья

Минута молчанья, минута молчанья…

А память уводит нас снова туда,

Где мчались тачанки, где конники мчались,

Где хаты пылали и гибли друзья.

В минуту молчанья из пепла и праха

Из дымных окопов солдаты встают,

За ротою рота, не знавшие страха,

Идут батальоны – мальчишки идут.

В минуту молчанья склоняют знамена,

В минуту молчанья лишь сердце стучит.

И в памяти нашей идут батальоны

И вечным огнем наша память горит.

Память

Тревожит память старого солдата

И не дает забыться до утра.

Была война жестокая когда-то –

Суровая, кровавая пора.

Была война суровая когда-то.

Давным-давно, а кажется вчера,

Безусый мальчик в звании солдата

Ходил в атаку с криками «Ура!»

Он шел дорогой бесконечно длинной

Горел в броне и замерзал на льду.

И подрывался на полях он минных,

И умирал в тифозном он бреду.

О нем в военных сводках не писали,

Был ближний бой, окопы, медсанбат.

И трижды похоронку присылали,

Но трижды оставался жив солдат.

В огне войны следы его терялись,

Менялись полевые номера,

А огненные версты вихрем мчались,

Запаздывали к месту ордена.

…Тревожит память старого солдата,

Не спит солдат до самого утра.

Была война жестокая когда-то…

Давным-давно… а кажется вчера.

Нас никто не просил

Нас никто не просил, как и мы никого не просили

Край родной защитить от жестокой беды.

Нас сжигали в печах, нас в трясине болотной топили,

Нам свалилась на плечи свинцовая тяжесть войны.

Измеряли мы жизнь километрами, а не годами,

Цену дружбы  – способностью

друг  друга от пули прикрыть,

Мы гадали на картах, на картах военных гадали

На каком километре последний патрон разрядить.

Мы не в песнях шальных

наши хрупкие глотки срывали,

– Мы хрипели от пыли окопной и криков  «Ура!»…

От жестокой тоски, в путь последний друзей провожая,

Не успевших дойти с нами вместе до светлого дня.

Шли на запад полки –

уходили в шинелях мальчишки,

Уходили полки, над страной полыхала война.

А в минуты коротких военных затиший

Поминали товарищей мы без речей, без вина.

Нас ломала судьба, нас жестокие ветры косили,

Горсть родимой земли

в час последний  сжимала ладонь,

Нас никто не просил, как и мы никого не просили

Амбразуры собой закрывать

и идти под кинжальный огонь.

Последний шаг

Последний шаг. Еще один, еще рывок.

Патрон последний, да еще воды глоток.

Последний залп, еще один… и … тишина!

И оборвется, и закончится война.

И вот – последний в той войне снаряд,

Но не успел последний шаг ступить солдат.

До Бранденбургских не дошел ворот,

А парню шел всего двадцатый год.

Всего лишь шаг один он недожил,

Недострадал он, недопел, недолюбил.

Убит мальчишка был в краю чужом.

Стальным осколком в сердце – как ножом.

А над землею расцвела весна,

А на земле окончилась война.

Мальчишка принял свой последний бой,

Чтоб тишина повисла над землей.

Ковыль-трава

Ковыль-трава, ковыль-трава

Всегда в одном наряде.

Ковыль-трава – любовь моя –

Серебряные пряди.

По прядям этим, по степи

Лихие ветры мчались…

Поныне помнят ковыли:

Здесь конники рубались.

Аллюром кони – три креста!

Спаси, о Матерь Божья…

Неслись четыре  колеса

Ковыльным бездорожьем.

Свинцовый ветер душу рвал,

Рубаху и тачанку,

А пулеметная строка

Не прошивала танки.

Но злость кипела на клинках,

А кони дико ржали

И поднимал окопы страх,

И вот враги бежали.

А под копытами коней

Степь яростно гудела…

Ковыль-трава, ковыль-трава,

Ох, как ты поредела.

Довоенное танго

Помню старое танго и гудки эшелонов,

Помню старое танго, тот далекий перрон…

Довоенное танго на военном перроне

«Утомленное солнце»  тихо пел патефон.

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось» –

В сизой дымке качался знакомый мотив.

Приглашали мальчишки, а девчонки смущались,

И кружилися пары, обо всем позабыв.

Плыло медленно танго над гудками и дымом

И согрелось вдруг сердце позабытым теплом.

И нахлынула память о самом любимом,

И привиделся парню родительский дом.

А пластинка играла это дивное танго,

А пластинка кружилась, кружилась она…

Танцевали солдаты на минутной стоянке

И как будто на миг отступила война.

Помню старое танго. Дым, гудки эшелонов,

Помню старое танго  и разбитый перрон…

Довоенное танго на военном перроне

Танцевали мальчишки, тихо пел патефон.

Сорок первый

Год далекий сорок первый

 – Тот последний год из детства.

Самый первый год военный

Не давал нам оглядеться.

 Шли мальчишьи батальоны,

Громких слов не говорили,

И солдатками невесты

Вдруг нежданно становились.

В неизвестность, дым и пламя

Уходили эшелоны,

До последнего дыханья

Все стояли гарнизоны.

Сорок первый – год тревожный,

Сорок первый! Сорок первый!

Позабыть нам невозможно

Этот первый год военный.

Пусть поют сегодня песни,

Те, что были недопеты,

Пусть кружатся нынче вальсы,

Не печалятся невесты.

Об одном прошу вас помнить,

Как хорошие ребята

Уходили в сорок первом,

Не вернулись в сорок пятом.