Коллеги - педагогический журнал Казахстана
Учительские университеты
| Главная » Статьи » Личности |
Интервью на пол-пути
| Исполняется 110 лет со дня рождения Мухтара Ауэзова. Юбилей этот будет отмечен несколькими событиями. Это ставшие уже традиционными Ауэзовские чтения, научные конференции в ведущих гуманитарных вузах республики, большие торжества в нескольких областях Казахстана, выпуск 30-го тома из издающегося сейчас 50-томника писателя. Но что самое, может быть, важное и значительное, так это презентация нового перевода первого тома романа Мухтара Омархановича «Путь Абая». Две книги его заново перевел на русский язык и продолжает эту работу над вторым томом известный писатель, он же мастер перевода Анатолий Ким. Уроженец Казахстана, автор книг «Луковое поле», «Отец-лес», «Белка», «Стена», «Остров Ионы», Анатолий Андреевич много сделал для нашей национальной литературы. Считается эталонным его перевод нескольких книг казахских писателей и, в первую очередь, романа Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». И именно ему, Анатолию Киму, тонкому мастеру слова, Фонд Мухтара Ауэзова доверил самое святое и сокровенное, что есть у этой семьи и у казахской литературы, – перевод полного текста рукописи «Путь Абая» на казахском языке. Тот самый, что подготовила и издала в свое время дочь Мухтара Омархановича – Лейла Мухтаровна. По этой последней, восстановленной ею редакции, был сделан подстрочник, с которым работает Анатолий Ким. – Когда два года назад, – говорит Анатолий Андреевич, – Мурат Ауэзов обратился ко мне с просьбой осуществить новый художественный перевод эпопеи «Путь Абая», я согласился не сразу. Прежде, решил я, нужно ознакомиться с тем, что было сделано до меня. То была ведь не какая-то рядовая работа, а вошедшая в золотую серию «Всемирной литературы» переводная классика. И если там все хорошо, думал я, то зачем мне вмешиваться? Однако, внимательно перечитав еще и еще раз роман и сравнив его с новым подстрочником, который начали осуществлять переводчики Кайсар Жорабеков и Мырзахан Тнимов, я понял, что должен сказать «да» и перевести роман заново. И не просто должен, а обязан, потому что тогда, во времена сталинской диктатуры, по отношению к этому великому произведению – я понял это по параметрам романа, по масштабности его образов – была допущена великая несправедливость. И не потому совсем, что что-то не так сделали там переводчики. Они-то как раз очень тщательно и ответственно отнеслись к оригиналу, ничего почти не изменив в его последовательности и содержательно-сюжетной части. Все сохранено абзац-в-абзац, все персоналии на месте, хотя в советской практике переводчик нередко чувствовал себя умнее автора и считал вправе распоряжаться текстом так, как ему казалось разумнее. – Редактировал? – Не только редактировал, а еще и дописывал. Этого порочного начала здесь нет, но прежний перевод «Пути Абая» был осуществлен шестью литераторами, каждый из которых в силу собственных представлений, понимания и чувствования исполнил свою часть. Представляете концерт Чайковского, сыгранный попеременно шестью музыкантами? Тут как бы каждый из них не был талантлив и профессионально высок, шесть частей, слепленных воедино, – это эклектика. Что и сказалось в переводе романа. Утратилась цельность подачи и интонации, убедительность внутреннего мира героев и авторского голоса. В результате роман потерял главное – увлекательность чтения, которая в эпическом произведении возникает лишь при цельном отражении внутреннего мира героев и общей интонации произведения. Это, конечно, очень большой недостаток. Другим недостатком прежнего перевода является то, что осуществлялся он в тяжелые для литературы времена, когда существовала четкая установка на идеологически правильное литературное произведение. Тогда от писателя требовалось не правдивое, а правильное изображение времени и событий. Существовала цензура, и цензорами были не только люди этой должности, но также редактор и переводчик. Да, переводчик тоже, потому что переводимый им текст шел из-под его рук, и если там оказывалась крамола или идеологически сомнительные, пусть даже правдивые реалии, ему тут же вменяли это в вину и заставляли переделать. Такая многоступенчатая цензура отразилась на качестве русской версии ауэзовского романа. – Такая пропускная система? – Ну да, с совершенно определенными условиями. Например – национальная литература не должна нести в себе проявлений национализма (а именно так при желании могло быть истолковано описание свойственных тому или иному народу черт и особенностей). Нравственные, духовные и эстетические ценности этой литературы обязаны соответствовать ценностям идеологическим. История в книгах должна показываться сквозь призму социальной борьбы, а литературное произведение отражать классовую борьбу и четкость авторской позиции. Бай или какой-то другой представитель класса эксплуататоров в таком романе, как «Путь Абая», должен быть классовым врагом со всеми его отрицательными качествами. Если, скажем, тот же Ауэзов избрал себе в положительные герои человека из байского рода, то в русском переводе это должен быть сознательный товарищ с передовыми взглядами и такой же передовой позицией в классовой борьбе. Он должен стоять на стороне бедных и враждовать с отцом не потому, что у них возникли этические и философские противоречия, а потому, что Кунанбай, согласно идеологической установке, жестокий бай-феодал. Но мог ли дать такое толкование Ауэзов, если он создавал эпическую картину жизни степного общества, если писал о судьбе одного из крупнейших баев Казахии, который стал одним из самых прогрессивных людей своего времени? Да, действие романа происходит в феодальном обществе. Но ведь именно в те времена баи были выразителями культурных начал народа. Мог ли Ауэзов, выбрав для своего эпического произведения такое время и такого героя, не внести в него характерные черты и реалии национального бытия? А как было обойтись с требованием относительно социальной борьбы, когда в том укладе, каким жили тогда казахи, ее не было и быть не могло. Если там и была какая-то борьба, то происходила она между баями. Внутриродовая, внутриплеменная. Конечно, при переводе на русский язык все эти требования и ограничения, хочешь-не-хочешь, сказались, и далеко не в пользу романа. Ну, а в сегодняшнем его варианте многие характеристики действующих лиц освещаются по-новому. Например, читая нынешний подстрочник, я отчетливо увидел, что показанный в противоречиях драматической судьбы образ Кунанбая (хотя это ощущалось и в том, существующем переводе) выписан мощно и крупно. Кунанбай у Ауэзова – очень сложная фигура, он на уровне шекспировских героев, которые не рассматриваются однозначно. Но при тогдашнем переводе в нюансах, в красках портретного изображения его были сознательно упущены важные и крайне существенные детали, из-за чего он выглядел злодеем и угнетателем, которого читатель должен сразу возненавидеть. Таких моментов в романе было немало, и создавались они тонко и искусно. Сохранялась событийная канва, весь динамический ряд событий, а краски и освещение работали на идеологию. На самом же деле, скажем, тот же Кунанбай – это крупная личность, человек, которому свойственны как отрицательные, так и положительные черты. В сцене прощания, например, с Улжан перед отъездом в Мекку, в хадж, он становится по-человечески понятен нам, потому раскрывается с другой – очень сердечной и теплой стороны. – Но об этих перекосах догадывались, наверное, многие, не говоря уже о том, что для профессионалов они были просто очевидны? – Безусловно. И первый, кто серьезно заговорил о необходимости нового перевода, это Абдижамил Нурпеисов. Еще в ту пору, когда он писал вступление к изданию романа во «Всемирке». Как никто другой, понимал это и сам Ауэзов, который во многом не соглашался как с переводчиками, так и с редакторами. Потому, очевидно, и редакций романа было несколько. Но Мухтар-ага действительно был обречен на этот компромисс с тоталитарным режимом. Хотя компромисс компромиссом, а талант взял свое: первый том романа-эпопеи сразу по выходе был удостоен Сталинской премии. А после публикации второго тома Ауэзов получил Ленинскую премию. На идее нового перевода настаивал и прекрасный знаток казахского и русского языков, а также переводческого дела Герольд Бельгер. Заявил об этом же в своей недавней, изданной Россией в серии «ЗЖЛ» книге о Мухтаре Ауэзове «Трагедия триумфатора» и сегодняшний московский биограф писателя Николай Анастасьев. И вот когда светлые умы окончательно решили этот вопрос, то пришли они еще и к тому, что времена бригадного метода в литературе канули в Лету, и переводить роман должен один переводчик. Анастасьев назвал мое имя, Нурпеисов, чью книгу «Последний долг» я не так давно перевел, поддержал его, Бельгер сделал то же самое. И Мурат, с которым мы дружим с молодых лет и который прекрасно знает мое творчество, благословил меня на этот великий труд. – Мурат Ауэзов вообще назвал эту тетралогию эпохальной. Коллективизация 30-х годов прошлого века, объясняет он, призыв к оседлости означали разрушение многовекового уклада кочевого образа жизни казахов. Как художник, призванный слышать внутренние движения времени, Мухтар Омарханович понимал, что это не что иное, как трагический финал степной конно-кочевой цивилизации, которая два с половиной тысячелетия определяла ход евразийской истории. Вместе с ней, чувствовал он, рушится великая кочевая культура, удержать которую можно лишь с помощью слова – в форме эпического произведения. Им, этим произведением, и явился его «Путь Абая». Тот самый «Путь Абая», с которым вы, Анатолий Андреевич, имеете сегодня дело. Конечно, эпическая вещь эта крупна, масштабна, и принять ее вам на себя было, наверное, не просто. – Как художник, я почувствовал, что смогу сделать это, хотя сразу передо мной встала очень трудная задача. Я не эпический писатель, я философский лирик. Для меня глубина человека – это тема всех моих произведений. А у Мухтара Омархановича – эпическая широта. – А что – при переводе имеет значение разность жанров? – Конечно. Возьмем для примера популярную у казахов конную езду. Сколько здесь ее разновидностей! Просто езда, состязание на скорость, скачки на расстояние, кыз-куу, козлодрание… Чтобы показать картину жизни степняка, писатель-эпик должен знать все это. То же самое и с персонажами. Я раньше не писал произведений с невероятным множеством действующих лиц, не создавал столь пространных в историческом времени романов. У меня не было бесконечного переплетения человеческих судеб, как не было навыков письма, где лексические и стилистические особенности вырабатываются годами. – Чтобы постичь все это, требовалось перейти в другой ранг? – В другую весовую категорию. Я – средний вес, а передо мной произведение тяжеловеса, мощного эпика. И нужно было найти в себе силы одолеть его. Я не знал, удастся ли мне сохранить постоянное внутреннее внимание к тому, что предстоит перевести. Хватит ли сил пребывать в состоянии долгого эпического напряжения с тем, чтобы передать цельность многопланового и широкоохватного творения? Свои романы я писал всегда очень быстро. Даже над самыми большими работал не более полугода. А тут два года в одном и том же материале! Хватит ли меня на сохранение художнической концентрации? Это была неизвестная для меня величина. Перевод – дисциплина серьезная. Взять словарь, переложить лексику одного языка на другой, сохранить конструкцию предложения – не что иное, как подстрочник. А перевод художественный – это сотворчество. Ты сливаешься с автором и вместе с ним пишешь его произведение на другом языке. Писать на русском языке переводчик должен уметь как литератор. Таким образом, год, что был отдан мной на перевод двух книг первого тома, я, считайте, прожил с Мухтаром Ауэзовым. Находился в одинаковом с ним творческом состоянии. А так как я, повторяюсь, – атлет среднего веса, а он тяжеловес, то мне было нелегко ежедневно следовать его художническому состоянию. – Напряжение? – Невероятное. Но, скажу вам, аруах его мне помогал, давая внутренние силы. Можете называть меня мистиком, но я постоянно чувствовал его присутствие во время работы. Присутствие и поддержку. – Наверное, он радовался, что наконец-то с книгой делают то, что нужно? – Да, и помогал. Причем, не только творчески, а и по-житейски. Если что-то мне было нужно, оно тут же у меня получалось. Работал я как никогда в жизни – каждый день без выходных с 10 утра до 12 ночи с двухчасовым перерывом на обед. Очень жесткий режим, потому что была просьба успеть к 110-летию Ауэзова перевести первый том романа. Я пообещал, и вот две его книги готовы и отпечатаны, чем я очень счастлив. Кстати, очень большую поддержку оказал мне и Лев Николаевич Толстой. Да-да! В процессе перевода я постоянно обращался к его «Войне и миру», потому что он настоящий эпик, и я много общего с ним нахожу у Ауэзова. Толстой меня заряжает. Я и сейчас в перерывах между работой читаю его. Он дает мне масштаб, широту и высоту обозрения времени и эпохи. – А теперь, когда половина работы завершена, интересно узнать, что вам – писателю, читателю, переводчику – открылось на этом пути? – Прежде всего, совершенно потрясающее пространство еще не освещенной в мировой литературе культуры – культуры кочевой цивилизации. Цивилизации, которая существовала на протяжении тысячелетий – древние саки, хазары, скифы, татаро-монголы, Тюркский каганат. Это люди-кочевники, конное кочевье. Они были скотоводами, пасли скот и круглый год шли вслед за солнцем – с весеннего джайляу на летнее, с летнего на осеннее, с осеннего на зимнее. Они постоянно присутствовали внутри природы и существовали вместе с ней. Круглый год, все сезоны, каждый день и каждую ночь человек был связан с нею. Так столетие за столетием, и, конечно, подобная жизнь сформировала особый тип обитателя этой земли, особую культуру, искусство, понятия о прекрасном и совершенно особые интеллектуальные качества человека кочевой цивилизации. – И в чем, считаете вы, особенность этих качеств? – Постоянно присутствуя в природе, испытывая бесконечные сюрпризы стихии и перемены погоды, люди должны были ежедневно решать жизненно важные вопросы. И все это выработало у них способность быть готовыми ко всякого рода неожиданностям и необходимость быстро находить выход из той или иной ситуации, преодолевая трудности в свою пользу. То был особый тип интеллекта, который я для себя назвал универсализмом. Думаю, что теперешнее восхождение Казахстана – не только результат усилий президента, но и народа. Народа, который готов быстро освоить и применить в свою пользу то, что нужно для вхождения в новую жизнь. – Ориентироваться на местности, во времени, в переменах? – Вот именно! Понадобились, скажем, люди для освоения иных, современных уровней знаний, например, того же банковско-финансового дела, послали казахскую молодежь учиться, и за очень короткое время молодое государство получило своих банкиров и бизнесменов, своих профи-специалистов. Они-то и поднимают Казахстан сегодня. Основополагающим же фактором такой результативности является тот самый тип универсального человека, который выработался в течение столетий. Вот такую истину открыл мне роман Ауэзова. Другое, что он мне открыл, так это особый тип художника, рожденный кочевой цивилизацией. Его способность к импровизации, умение прямо тут же, на месте, создавать творения искусства. Это тоже связано с тем, что казахи всегда жили внутри природы, с природой и были постоянно в движении. Им некогда и незачем было создавать библиотеки, музеи и там копить свои ценности. Там, в условиях вечного кочевья, люди сами становились ходячей библиотекой. Выработанная веками способность запоминать создала акынов, жырау-сказителей. Сочинив устно то или иное произведение, они тут же перелагали его на музыку, сами пели да еще сопровождали игрой на домбре. И тут, на страницах романа, я увидел, как это происходит. Как тут же, по ситуации, рождается то или иное стихотворение и как оно переходит в мелодию. Самый яркий пример такого действа – это когда Абай, одолев русский язык, смог, наконец, прочесть пушкинского «Евгения Онегина». Его потрясла Татьяна своим письмом Онегину, он перевел его на казахский язык и тут же сочинил музыку, сделав таким образом это любимой песней всей степи. Молодые акыны сразу влюбились в эту песню и разнесли по всех родам. Этот пример импровизаторства поразителен еще тем, что одной песней Абай сближает казахов с русскими. Отношение казахов к ним, как вы понимаете, в те поры не могло быть однозначным. Случилась колонизация, пришли имперские силы, и было естественное желание у казахов сохранить себя через отчуждение. Покориться они, конечно, покорились, но существовала эта самая стена. И до перевода Абаем письма Татьяны, до создания этой полюбившейся всем в степи песни, у них не было понимания русской души. – То есть, он подключил чисто человеческую, душевную ноту? – Он открыл им, что такое русская душа. И когда они почувствовали всю нежность Татьяны, ее всеохватную, беспомощную, открытую и в то же время отважную любовь, они поняли, что она такая же, как и они. Чувства казахских женщин, которых нередко выдавали замуж против их желания да и вообще мало с ними считались, были созвучны страданию Татьяны по недоступной ей любви, и это давало им возможность понять самих себя. – Перевод предыдущий и ваш, сегодняшний, соотносятся, на мой взгляд, как живопись и графика. Идет большое сокращение не только во фразах, но и в абзацах. Уходит жизнь, уходят краски. Вы же даете развернутый, полновесный, видимо, такой, каким он был изначально у Ауэзова, текст. Для примера хотя бы вот эта, самая первая строка романа. Прежде: «Мальчик спешил домой». Теперь: «На третий день пути нетерпение вырвалось из сердца мальчика, неудержимо повлекло его вперед, и он сделал все, чтобы сегодня быть дома». – Видите ли, когда я читал прежний перевод, то тоже чувствовал, что вряд ли картина или какой-то из персонажей ауэзовского масштаба могут быть переданы таким скупым, графическим способом. Назывной подход там действительно существует. Например, при описании природы, когда идет элементарное, привычное по другим произведениям перечисление деталей. Взять тот же буран. В прежнем переводе он обрисован коротко и чисто традиционно, тогда как я ощущаю, что описание его куда длинней, подробней и живописней. Что здесь упущено что-то, потому что у людей, о которых пишет Ауэзов, восприятие природы было гораздо богаче. Или еще - все знаменитые кони у него названы, как то и полагается в степи, по именам. Кочевники, известно, придают этим животным особое значение. Конь для них не просто обслуживающее начало, он в глубоком родстве с ними, и значимость судьбы коня в каких-то случаях равноценна судьбе человеческой. Все это было прописано у Ауэзова, и когда я стал читать подстрочник, то увидел там множество этих самых опущенных фактов и деталей. – Но как же так, ведь эти факты и детали – самый что ни на есть бесценный познавательный материал! – Самое главное, что они живые. Из подлинной жизни. И будучи действительно универсалом, Ауэзов все это знал и досконально описал. Он был великий писатель, и чтобы не исказить представление о нем, нужно было воссоздать все, что было исключено из текста моими предшественниками. Я это сделал в законченном мною первом томе, и этот перевод дал мне много сил. Он пробудил то, что, оказывается, во мне таилось. Прожив все это время с героями Ауэзова, прикоснувшись к мощи и глубине его эпического повествования, я понял, что способен и сам перейти в категорию тяжеловесов-эпиков. То есть, произошло чудо – своим примером Мухтар Омарханович открыл мне новую сторону моей собственной прозы, и я очень благодарен ему. – Но вы до этого перевели один из самых значимых романов нашего времени – «Последний долг» Абдижамила Нурпеисова. А еще раньше были тоже мощные мастера слова – Оралхан Бокеев, Абиш Кекильбаев, Толен Абдиков. – Да, и это была серьезная подготовка к ауэзовской эпопее. Однако литературная природа всех этих писателей такова, что они уходят в глубину человека. Это также и моя стихия. У Нурпеисова есть, конечно, и эпическая широта, но, в общем, он больше все-таки писатель человеческих глубин. Не знаю, будет ли осуществлено мною впредь мое новое литературное эпическое ощущение, но в переводе я его уже реализовал. Почувствовал, что я такой же эпик, и как бы приобрел тем самым другое качество. – Что легче всего вам удавалось при переводе? – Созвучной, близкой и понятной была для меня лирическая тема. Прежде всего, это первая любовь Абая – Токжан. Восторг, восхищение, радость первого чувства, а затем боль утраты любимой. Драматические переживания влюбленных, все, что несли они в своих сердцах, было моей стихией. Здесь я полностью, как говорится, попадал на свою природу. Большое удовольствие испытал я и при описании сцен с Айгерим – любимой женой Абая. Той, в ком нашла продолжение его первая, не осуществившаяся любовь. Вообще та и другая истории удивительны – в них абаевское чувство к женщине предстает как бы в двух ипостасях. По-моему, это очень верная, жизненно оправданная находка Мухтара Ауэзова, и во всей этой любовной линии он не только эпик, но и глубочайший лирик. И эта сторона повествования была для меня желанна и легка. Переводя то, что относится к ней, я как бы прикасался к святыням нежной и трепетной абаевской души, души Мухтара Ауэзова. – Что ставите вы во главу угла, работая над такими эпизодами? – Мой учитель по литературному переводу – великий переводчик Николай Михайлович Любимов говорил всегда, что переводить нужно не слова, а чувства. Именно так я и поступаю. Может быть, благодаря этому мне как-то сразу открылся и образ самого Абая, неуемность его одаренной натуры. Ведь мир Абая – это и мой мир, мир чувств и творчества, мир художественного слова. Сложнейший характер его был виден мне с самого начала, и такое счастливое обстоятельство сняло многие проблемы при работе над переводом. Мне был интересен каждый этап жизни Абая, каждый поворот его судьбы. Я не переставал удивляться тому, сколь универсально изобразил Мухтар Омарханович внутреннюю – эмоциональную и духовную жизнь Абая, чистоту и горячность чувств, стремление к знанию и откровения души, нравственные искания и поэтический полет. – Наверное, в образ Абая он многое вложил от себя? – Безусловно, потому что он сам был таким же. Свой путь, путь художника Мухтара Ауэзова, он описал как путь Абая. А я в этом описании почувствовал, в свою очередь, реалии своей жизни. И еще должен сказать, что больше всего я люблю узнавать что-то новое о разных народах. Люблю образ народа как таковой, и потому чрезвычайно признателен Ауэзову за то, что он открыл мне образ своего народа – народа кочевой цивилизации со всей его бытовой атрибутикой и образом жизни. В прежних здешних своих переводах я видел казахскую жизнь в социальной и временной ее ограниченности. Национальный образ проникал там сквозь призму художественного таланта писателей, которых я переводил. А здесь открылась мне сама стихия, и я с огромным удовольствием погружался в ее созерцание. Там быт и кочевье, юрты и кухня, костюмы и искусство народных мастеров, будни и праздники. Это все поразительные для меня вещи, и я с увлеченностью шел по этому пути, переводил, а точнее, писал Ауэзова на русском языке. Представляете, ночью едут два спутника и вдруг слышат женские голоса. Лунная ночь, степь, где-то далеко звучит песня. Оказывается, это девушки устроили ночное гуляние, собираясь провожать невесту в чужой род. Луна, глубокая ночь, девушки на качелях и поют. Кто бы мог еще мне рассказать и показать такое? – Но это, так сказать, моменты познания и очарования. А как насчет трудностей, преодоления и освоения? – Были и таковые. Скажем, батальные сцены. Здесь, в романе, казахи часто ссорятся, воюют между собой, причем, делают это, сидя в седле. Такой конный способ ведения боя со всеми его тонкостями и особенностями был для меня внове. В прежнем переводе книги все эти стычки и столкновения передавались скупо и назывно, по существующим уже канонам изображения батальных сцен. Но я почувствовал, что там есть еще какие-то детали, особые физические движения, своя психология, стратегия, тактика, хитрость. Они ведь сражались друг с другом, в сущности, на палках. То были два вида оружия: короткая дубинка шокпар и длинная – соил. Лишь иногда какой-нибудь коварный противник, чувствуя, что может проиграть, применял вдруг железное оружие. Появлялись секиры, пики с металлическими наконечниками. Но это редко. – А почему в ходу были шокпар и соил? – Потому что оружие это не предназначалось для убийства или, как говорят юристы, для нанесения несовместимой с жизнью раны. Ведь по степному нравственному закону за каждого убитого нужно было платить кун – то есть, большой штраф. Поэтому очень практичные казахи выбирали такое оружие, каким удавалось свалить недруга, приглушить его, достигнуть победы, но не убить. Во все это мне нужно было вникнуть. Изобразить битву, где действуют танки, – это, как вы понимаете, одно. Скажем, в «Войне и мире» у Толстого – пушки, полет ядер, пороховой дым, атаки и бог знает что. И конечно, много описательных приемов. А тут – бедность технической оснащенности, только сила и ловкость. Так что прежний опыт описания батальных сцен мне уже не помогал. Накал, динамика, неистовство воюющих нужно было изображать совсем другими средствами, и мне пришлось их осваивать. Другой очень серьезный, если не основополагающий момент эпопеи, – это взгляд главного ее героя на мир и человека, свой народ и национальную культуру, самого себя в конкретном моменте жизни и в контексте времени. Вкладывая в Абая многое от своего собственного «я» и останавливаясь на основных, нередко переломных вехах его судьбы, Ауэзов дает в динамике и свою философию. Прежде в русском тексте это отсутствовало. Была только событийная, биографическая сторона, где Абай, главным образом, приверженец и защитник бедняков. Все это так, но в оригинале идет еще и сложнейшее развитие его философских начал, размышления над важнейшими проблемами бытия и озарения ума, укладывающиеся в поэтические строки. Процесс этот мне нужно было уразуметь и правильно зафиксировать в переводном варианте. И вот эту философию, заложенную в образ Абая, равно как и философию самого Ауэзова, я через эту работу и постигаю. Поскольку перевод еще не закончен, и в последующих двух книгах второго тома Абай взрослеет, мужает, мудреет, пишет свои знаменитые «Слова назидания», мне предстоит прослеживать все это еще немалое время. – Вы – казахстанский человек. Это помогало вам в переводе? – У меня есть маленькая автобиографическая повесть «Мое прошлое». Она начинается с главы, которая называется «Желтые холмы Казахстана». Там говорится о том, что душа человека формируется с детства в соприкосновении с внешним миром. Моя душа складывалась в красках ощущения жизни. Что это такое? Для меня это казахстанская жара, желтые холмы, беспредельные поля тюльпанов, по которым я мальчиком гулял. Помню, приезжал один казах к нам туда, на джайлау, что рядом с деревней, где мы жили, и у его сына, моего ровесника Масабая, был свой конь. Пацан говорил: «Мой жеребец!» и лихо скакал на нем. И вот этот Масабай, эти самые первые впечатления детства составили основу моих отношений с миром здесь, в Казахстане. Потом я бывал на Камчатке, в Уссурийском крае, в Москве, на юге России, путешествовал по разным странам. И все впечатления от этих поездок основывались на казахстанском восприятии мира. Я всюду искал такое, как здесь, солнце, образ моего дружка Масабая с его прекрасным жеребцом. И когда я уже стал писателем, а потом и переводчиком, то все это мне, конечно, помогало. Во всех переводах, которые я осуществил, в образах степи и природы прочитывается характер того казахского мальчика. Был еще и другой эпизод. Я родился перед войной, а после войны жил с родителями в городке Уштобе. И вот как-то во дворе женщина-казашка разожгла костер и пекла на нем в двух сковородках лепешку. Помню, как я, зайдя с подветренной стороны, вдыхал исходящий от костра аромат, и это доставляло мне наслаждение. Я ни о чем не думал, просто стоял. А она вдруг прихватила горячую лепешку своей юбкой, отломила кусок и подала мне. Не знаю, как удержал я в руках это бесценное лакомство, но вкус той лепешки я помню по сей день. Познание таких вещей через жизнь помогло мне при переводах произведений казахской литературы. Я научился нутром ощущать душевный мир казахского человека. – То есть, вы чувствуете национальный характер? – Самое главное – природу национальной нравственности. Добродетели казахов, чистоту и широту их души. Ведь если бы этого не было, не было бы и современной истории Казахстана. Вы посмотрите, сколько народов сослали сюда, и что получилось из этого многонационального присутствия их на казахской земле! И посмотрите на другие республики – сколько там крови пролилось, как изгоняли оттуда людей? Сколько одних лишь корейцев уехало из того же Таджикистана, Киргизии, Узбекистана! – В романе много народных словечек, выражений, крылатых фраз, пословиц и поговорок. Как вы находили им адекваты? – Это уже секрет моего мастерства. Все зависит от того, как ты владеешь этими образными выражениями. Когда знаешь их достаточно много на своем языке, а мой родной язык русский, найти соответствие с той же самой сутью – дело не безнадежное. Но мне важно всякий раз создать такой аналог в художественном переводе, чтобы он, не теряя образных начал казахского языка, обрел на русском языке не незнакомую, чуждую для русского уха фразу, а что-то узнаваемое. Эти аналогии на тонких, чисто языковых началах есть своего рода искусство. Их можно сравнить с поэзией, перевести дословно которую невозможно. – Кстати, абаевские стихи, как я понимаю, идут в вашем собственном переводе. – Да, я старался делать прямой перевод с сохранением казахской духовности, то есть, быть ближе к оригиналу. Но так как я не поэтический переводчик, то не берусь создавать культурный адекват. Я не добивался классического перевода, я добивался перевода, близкого к той ситуации, где возник этот самый стих. Мне было важно, чтобы он был органичной частью текста и отражением духовности героя. И чтобы в целом перевод стихов не выпадал из общей стихии романа. Хотя одно стихотворение в переводе Семена Липкина я оставил, потому что он очень близок к оригиналу. – Состоялась презентация первых двух книг ауэзовской тетралогии «Путь Абая». Те, кому посчастливилось познакомиться с ними, очень хорошо отзываются о вашем переводе. – Мне приятно это слышать, но все же я в тревоге. Почему? Да потому что я на полпути. То есть, я как бы взошел на вершину потрясающего восьмитысячника. Но ведь нужно проделать такой же путь и вернуться назад. И там, на этой второй половине пути, меня, наверное, ждут новые, в чем-то даже непредсказуемые трудности и постижения. И лишь когда я совершу и эту часть пути, можно будет говорить о том, сколь успешным он был в целом. – Думается, что Мухтар Омарханович поможет вам и в этом. – Я тоже надеюсь, что его аруах не оставит меня без своего внимания. Людмила Енисеева-Варшавская | |
| Просмотров: 1723 | |
Среда, 2024-12-18, 3:11 PM
Приветствую Вас Гость
Приветствую Вас Гость
Форма входа |
|---|
Категории раздела |
|---|
Социальные закладк |
|---|
Поиск |
|---|
Друзья сайта |
|---|
Теги |
|---|
Статистика |
|---|