Валерий Брюсов – основоположник и демиург русского символизма, один из самых заметных литературных деятелей Серебряного века, практически официальный декадент, автор шокировавшего когда-то русское образованное общество одностишия «О, закрой свои бледные ноги», знаток и критик поэзии, творец чеканных стихов и исторических романов. Роль Валерия Брюсова в литературном процессе начала ХХ века до сих пор не оценена в полной мере. О его смерти в 1924 году скорбел Сергей Есенин: «Много у него есть прекраснейших стихов, на которых мы воспитывались. Брюсов первый раздвинул рамки рифмы и первым культивировал ассонанс. Утрата тяжела ещё более потому, что он всегда приветствовал всё молодое свежее в поэзии. ...Брюсов чутко относился ко всему талантливому. Сделав своё дело на поле поэзии, он последнее время был вроде арбитра среди сражающихся течений в литературе. Он мудро знал, что смена поколений всегда ставит точку над юными, и потому, что он знал, он написал такие прекрасные строки о гуннах:
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном».
Авторы этой практически первой биографической книги о Брюсове – два влюблённых в творчество Брюсова исследователя: Николай Сергеевич Ашукин (1898–1972) и его творческий наследник и последователь Рем Леонидович Щербаков (1929–2003). Они так и не увидели своей книги, которую, впрочем, не написали, а составили из свидетельств современников о жизни Брюсова, из отрывков его дневника, из писем, рецензий, архивных материалов и других свидетельств о жизни выдающегося поэта-символиста.
Н. Ашукин составлял книгу о Брюсове всю свою жизнь. Ещё в 1929 году он издал книгу «Валерий Брюсов в автобиографических записях, воспоминаниях современников и отзывах критики». До конца жизни он не оставлял работы над этой книгой, пополнял её всё новыми и новыми свидетельствами о жизни и творчестве поэта. Его работу продолжил Р. Щербаков. И вот эта книга перед нами. Из десятков и сотен выразительных граней авторы воссоздали портрет Валерия Брюсова – сложного, неоднозначного гения российской словесности. Такие книги время от времени возникают в исследовательском литературном круговороте. Самые знаменитые из них – это составленные В. Вересаевым «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни». Сегодня в этот ряд встала книга о Валерии Брюсове.

МАТЁРЫЙ ЧЕЛОВЕЧИЩЕ

Наверное, только «недобитые» литературоведы и неутомимые собиратели ЖЗЛ помнят, что более сорока лет назад в серии уже выходила книга о Льве Николаевиче Толстом, одна из самых «толстых» биографий того времени – более семисот страниц. Первое издание состоялось в 1963 году, второе – исправленное – в 1967-м. Биография Толстого принадлежала перу Виктора Шкловского. В те годы кто-то из «буквоедов» и охотников на литературных «блох» подсчитал, что в книге более шестисот неточностей – по неточности на страницу. Врать не буду, сам я не проверял, но ту книгу я прочитал с интересом. У неё был единственный недостаток – это была книга Виктора Шкловского со всеми признаками Виктора Шкловского: стиль старейшего литературоведа, постановка вопросов и другие профессиональные признаки. Кроме того, умный автор Виктор Шкловский понимал, что он всё-таки скован идеологическими установками. Поэтому образ Толстого он во многом попробовал представить через его частную жизнь... Одним словом, «энергия заблуждения», если вспомнить метафору самого Виктора Борисовича. Та книга вышла вовремя и, может быть, потому хранит отпечаток своего времени, историческую, так сказать, пыль шестидесятых.
Прошло сорок лет, и, естественно, обществу потребовалось новое осмысление жизни великого мирового писателя. Такая попытка была сделана двумя критиками и литературоведами. Первый – известный специалист по зарубежной литературе профессор Алексей Зверев (1939–2003), который начал новую биографию Льва Николаевича Толстого и написал предисловие к ней, первую и вторую части, раздел «Драматургия Толстого». Он не успел завершить свой труд: неожиданно и трагически погиб. Его труд продолжил литературовед Владимир Туниманов (1937–2006), с которым Зверева связывала многолетняя творческая и личная дружба. Однако и соавтору не довелось увидеть свой труд.
Новый «Лев Толстой» – книга нового времени, новой России, уже очищенная от политических оглядок и недоразумений. Это объёмистая книга – около восьмисот страниц. Здесь многое в жизни и творчестве «зеркала русской революции», если вспомнить знаменитое определение Ленина, осмыслено на уровне современного знания о писателе. И всё же по прочтении тома можно только произнести ещё не забытое: «Какая глыба! Какой матёрый человечище!»

ПЕВЕЦ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗЛА

Понятно, что маркиз де Сад тоже основоположник. Того, что сегодня известно под термином «садизм». Книга открывается вступительной главкой «Жизнь несчастливого человека», которая как бы фокусирует круг вопросов вокруг имени Донасьена Альфонса Франсуа де Сада. Один из главных вопросов этой несчастной и про’клятой общественным мнением жизни заключается в следующем. Придумал ли литератор де Сад свою философию или же отразил душевную болезнь, которая вовлекла его в историю литературы и общественной мысли не только своего, но уже и нашего времени?
Книги маркиза в России появились в обиходе современного читателя в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века, и книги эти привлекали внимание только историческим интересом к личности автора. Сексуальные фантазии маркиза сегодня можно читать лишь из интереса, чтобы понять, чем это так де Сад «зацепил» западное общество. В России он так и не стал популярным писателем, но вот понятие «садизм» в нашу жизнь всё же внедрилось весьма заметно.
Думаю, что с книгой произошла некоторая подмена: всё же ЖЗЛ – это серия о замечательных людях, а не просто знаменитых. А жизнь маркиза – это, говоря по простому, чёрт знает что такое: какая-то смесь болезни и скандала. Конечно, маркиз де Сад тоже в своём роде замечательный человек. К сожалению, у нас нет серии типа «Жизнь злодеев и людоедов» – тоже была бы ЖЗЛ, и в ней маркиз по праву занял бы своё замечательное место рядом с африканскими президентами Бокасой, Иде Амином и прочими вампирами. Однако появление в традиционной ЖЗЛ книги о де Саде – исследование о несчастливом и по-своему незаурядном человеке – выглядит как-то странно...

ОН БЫ НИКОГДА НЕ СТАЛ СТОМАТОЛОГОМ

Мы уже отметили, что тома ЖЗЛ толстеют... В книге, посвящённой Корнею Ивановичу Чуковскому, тысяча страниц без малого. Ну что же, жизненный путь Корнея Чуковского был долог, сложен, и, может быть, перед нами первая книга о большом жизненном и творческом пути советского классика. Его стихотворения для детей и сегодня вне конкуренции, а его литературоведческие статьи начала века – это и сейчас яростный спор умного и заинтересованного полемиста. В книге о Чуковском – и восхищение классиком, и заинтересованный взгляд на его жизнь, на его отношения с властью, с коллегами, с редакторами. На мой взгляд, автор излишне драматизирует «ужасные» подробности жизни Чуковского при советской власти. Правда, это делал и сам Чуковский в своём «Дневнике»... Привычка жить не хорошо, а очень хорошо была бичом многих преуспевающих советских писателей. Чуковский был одним из них. Но он не остался бы Чуковским, если бы полностью вписался в переделкинский «истеблишмент».
В начале книги, где автор прослеживает родословную Чуковского и выходит на подробности о его отце, имеется, на мой взгляд, крайне некорректное заявление: «может быть, поведи себя кто-то из старшего поколения иначе – и мальчик мог оказаться не Корнеем Ивановичем Чуковским, а Николаем Эммануиловичем Левенсоном; как бы сложилась его судьба в этом случае – не будем даже гадать». А почему бы и не погадать? Дело в том, что мальчик рос без отца под фамилией матери – Корнейчуковой, которая (фамилия) в несколько измененном виде стала именем знаменитого литератора Корнея Чуковского. Но если продолжить мысль И. Лукьяновой, получается, что Корней Чуковский под отцовской фамилией стал бы в лучшем для него случае известным одесским стоматологом... Не значит ли, следуя логике автора, что выдающиеся российские литераторы – детские писатели Самуил Маршак или Лев Кассиль или даже прекрасные поэты – такие как Пастернак с Мандельштамом – должны были бы поменять свои фамилии с целью добиться большего успеха? Представьте только отсутствие этих имён в нашей культуре ХХ века! Да и нынешнего, которому уже семь лет... Нет, что-то противоестественное есть в логике И. Лукьяновой.
Ну а на прощание – байка из писательской жизни. Уже никого не удивляют писательские династии, хотя обычно, как отметили великие, природа отдыхает на детях гениев. Бытует и традиция писательских семей. Обычно литераторы, являясь мужем и женой, редко уживаются друг с другом. Самый яркий пример – разрыв Гумилёва и Ахматовой, не говоря о десятках менее известных разводов. А если семья не распадается, всё равно естественно соперничество между писателями – даже между мужем и женой. Думаю, что в данном случае мы видим нечто подобное. Как говорят злые окололитературные языки, написание книг о Пастернаке и Чуковском – это не что иное, как «семейный подряд». Вспомним, что д.быковский «Пастернак» в серии ЖЗЛ насчитывает 893 страницы. Очень толстая книга. А в и.лукьяновском «Чуковском» уже 989 страниц. На 96 страниц больше. Тоже очень толстая книга! Соперничество налицо. До тысячи не хватило всего одиннадцати страниц!.. Но не будем останавливаться на том, что обе книги, мягко говоря, несколько подзатянуты. Интересно: кто возьмёт этот уже не литературный, а явно спортивный барьер, кто из скромных героев наших дней примет на грудь литштангу весом более тысячи страниц?

ПЯТЫЙ ЛАУРЕАТ

Иосиф Бродский в 1987 году стал пятым российским писателем, который удостоился Нобелевской премии. В СССР и просто в России после триумфа Бунина и других российских нобелиатов к этому мировому отличию всегда относились с особым пиететом. Сам он сформулировал это «в первом же интервью после прерванного китайского ланча» несколько иначе: «Её получила русская литература, и её получил гражданин Америки».
Эта книга – «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии» – написана Львом Лосевым, профессором филологии в американском университете, давним знакомым Бродского. Кроме того, Лев Лосев, на мой взгляд, – один из самых интересных поэтов советской эмиграции.
Конечно, эта биография апологетическая, и это понятно, но автор в первую очередь исследователь, и нельзя не отметить его объективность, даже некоторую холодность, с которой он рассматривает жизнь и творчество своего героя. Сам он Бродского практически не критикует, но, во-первых, не скрывает иных подробностей, может быть, и неприятных для фанатов поэта, а во-вторых, не скрывает и мнения критиков Бродского, таких как, например, Наум Коржавин, журналист-памфлетист Лев Наврозов или Эдуард Лимонов. Последний в своё время написал фельетон «Поэт-бухгалтер» и напечатал его в скандальном парижском журнале «Мулета А»: «...Бюрократ в поэзии. Бухгалтер поэзии, он подсчитает и впишет в смету все балки, костыли, пилястры, колонны и гвозди мира. Пёрышки ястреба». «Это по-своему точное общее замечание о поэзии Бродского», – комментирует Лев Лосев. Однако и Лимонов, и малоизвестный у нас Наврозов практически предсказали поэту Нобелевскую премию.
В своё время мне довелось писать об институте нобелевских премий, и я высказал мысль, что все пять российских «нобелевок» были присуждены – «против» или в единственном случае «за» – благодаря усилиям Советской власти, то есть политическая составляющая этой премии очень велика.
Лев Лосев в своей книге приводит малоизвестный эпизод из жизни Бродского. Ещё молодой поэт, он провёл несколько дней в Самарканде «с лихим приятелем-авантюристом» Шахматовым. И здесь «друзей осенил фантастический план побега за границу». Короче говоря, их замысел заключался в том, чтобы захватить маленький рейсовый самолёт и угнать его в Афганистан. Шахматов впоследствии описывал этот план более конкретно: перелететь не в Афганистан, а в Иран на американскую военную базу – ясно, что с целью просить политического убежища. План этот был отменён. По версии Бродского, чтобы не причинять вреда неповинному пилоту, а по версии Шахматова – из-за отмены рейса. Через год Шахматов был арестован в Красноярске за незаконное хранение оружия. В его показаниях на следствии в том числе был назван Бродский и озвучен план побега за границу. Я намеренно останавливаюсь на этом незначительном, может быть, эпизоде. «Вот тогда Бродский и был задержан, но, поскольку факта преступления не было, да и о намерении были только показания Шахматова, через два дня его отпустили». Иными словами, не «тронули», но, наверное, запомнили этот случай, что в конце концов вылилось в дело «о тунеядце Бродском» и, как продолжает Лосев, «самаркандскую эскападу ему припомнили на суде». Дело о тунеядстве, конечно, безобразное, но именно оно определило жизнь поэта и привело его к признанию, Нобелевской премии и т.д. Но представим иной поворот событий: Бродского привлекают по уголовному делу за возможный угон самолёта, причём с применением огнестрельного оружия... В итоге мы получили бы не выдающегося поэта, а, скорее всего, известного диссидента или просто сломанного человека, который по выходе из лагеря занялся бы малозначительным переводческим ремеслом. Боюсь даже предполагать, что нечто подобное случилось бы в США.
Молодой поэт только за подобное намерение провёл бы лет пять на базе Гуантанамо по обвинению в международном терроризме, и ему в перспективе светила бы не Нобелевская премия, а уж как минимум пожизненное заключение в американских тюрьмах. Это, кстати, только подтверждает мою мысль о том, кто присуждал нобелевские премии российским литераторам. Таким образом, неожиданно гуманное отношение к этому ничтожному эпизоду помогло Бродскому впоследствии стать выдающимся поэтом.
И в самом деле – многие его стихи не имеют себе равных по силе и выразительности, по пронзительности и насыщенности поэтического слова:
Из гласных, идущих горлом,
выбери «ы», придуманное монголом,
сделай его существительным,
сделай его глаголом,

наречьем и междометьем.
«Ы» – общий вдох и выдох!
«Ы» мы хрипим, блюя от потерь и выгод,
либо – кидаясь к двери
с табличкой «выход». (...)

Лев Лосев на многих страницах книги обращается (если к Бродскому это применимо) к ученичеству поэта у западной поэзии – Одена, Элиота и др. Я же не вполне согласен с такой постановкой вопроса. Да, англоязычная поэзия многому научила Бродского, но первоначальную и, может быть, главную поэтическую школу он прошёл в России, и его главные предшественники – это, конечно, не Элиот или Оден, а Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Ахматова, русские поэты ХIХ века... Да и мимо школы советской поэзии он не прошёл. Правда, Лосев отметил, что молодой Бродский восхищался Борисом Слуцким. Кроме того, некая перекличка в его ранних стихах со стихами давних шестидесятых, некоторые метафоры поэта прямо перекликаются с метафорами Андрея Вознесенского, которого в то же время он по-человечески не принимал. Но одно дело не принимать человека, другое дело – пересечение в приёмах искусства. Тут уже не человек подчиняет себе речь, а язык подчиняет человека, о чём, кстати, сам Бродский постоянно писал. Думаю, что юношеские стихи Евгения Рейна тоже оставили след в поэтике Бродского, не зря он называл Рейна не только другом, но и одним из своих учителей.
«Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал чёрт знает с кем во фраке... (...) Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность» – подлинная исповедь большого поэта. К сожалению, стихи Бродского, как и многих других крупных поэтов-современников, всё больше и больше остаются непрочитанными в наше время социальных потрясений и перемен.
Биография поэта, созданная Лосевым, одна из лучших, изданных в ЖЗЛ за последнее время. Прекрасная, острая и многогранная книга. Впрочем, как и её герой, пятый нобелевский лауреат России Иосиф Бродский. Прекрасный дар, трагическая жизнь, высокая судьба.