Коллеги - педагогический журнал Казахстана
Учительские университеты
| Главная » Статьи » В помощь учителю » Русский язык и литература |
Валерий МИХАЙЛОВ. Михаил Булгаков: человек судьбы
| "Простор", № 3, 2009 г. О том, что Михаил Булгаков человек замечательный, его современники догадывались, хотя и немногие, – теперь это бесспорно для всего мира. Если прежде, в 20-30-е годы прошлого века, Михаил Афанасьевич собирал в печати о себе и своём творчестве исключительно ругань, поскольку других отзывов почти и не было, и набрал что-то около трёхсот «полив», по сути политических доносов, то теперь, вернись он на Землю, обнаружил бы сотни, если не тысячи панегириков. При жизни люди мало что знали о нём – теперь его жизнь изучена и описана чуть ли не поминутно. Когда-то его издания изымались государством из библиотек – сегодня они повсюду. Ну, и наконец, в 1933 году Булгаков написал для серии ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») книгу о Мольере, которую издали уже после смерти автора, – три четверти века спустя, в той же серии вышла книга о нём самом, написанная известным прозаиком Алексеем Варламовым (М., «Молодая гвардия», 2008). Судьба!.. Вот о том же и автор жизнеописания. В его великодушном и добросовестном труде судьба – ключевое слово. Образ, символ, миф. Взлёты и падения Булгакова, дар, воля, ум, энергия, расчёт – всё в его жизни подчинялось в конце концов судьбе. Михаил Афанасьевич с редким упрямством ли, упорством пытался устроить всё по-своему – ан выходило по судьбе. «Я писатель мистический», – говорил он о себе – и был прав. Настолько прав, что сам, быть может, того бы себе не пожелал. Ибо мистика и определила его жизнь. Рвался в эмиграцию – судьба оставила в России (двум младшим братьям она вот что-то не помешала). Хотел свободы и покоя – судьба гнала то на газетную каторгу, то в театральную кутерьму. Лелеял «увидеть свет», то бишь побывать с женой в Европе, – но и на побывку не отпустили. Желал, зачем-то, встречи со Сталиным – вождь с портретов только ухмылялся в усы, а на письма не ответил. Славы и денег, о чём мечталось, театр не принёс. Пьесы не шли. Ослепительно талантливые книги остались не изданы… Яркая мучительная жизнь – тусклая мучительная смерть. Лишь Слово ни в чём не обмануло и, когда пришёл час, вознесло своего подвижника – навсегда. Но что же такое – судьба? У В.Даля это слово – из гнезда глагола «судить»: суд, судилище, судбище и расправа; участь, жребий, доля, рок, счастье, предопределенье, неминучее в быту земном, пути провидения. В самом деле, известно, Кто в конце концов судит человека... И даже так близко по звучанию: судь-ба – суд Бо-жий, хотя этимология и молчит по этому поводу. Опять-таки мистика: только в русском языке так созвучны эти слова и смыслы. Поговорки: Всякому своя судьба, От судьбы не уйдёшь. А теперь откроем другой словарь – Полный церковно-славянский. «Судьба – определение Всевышнего; постановление, закон. В древнем славянском языке это слово означало: определение суда, суд. В нашем настоящем языке оно имеет значение участи, предназначенной человеку от Бога». И, наконец, Псалтирь (35,7): «Правда Твоя, как горы Божии, и судьбы Твои – бездна великая! Человеков и скотов хранишь Ты, Господи!» Вот тут-то всё и сказано. Всё, что предопределено было Михаилу Булгакову. «Бездна великая!..» Но так именно и хранит человека Господь. Алексей Варламов, всматриваясь в душу своего героя, не раз обращается к одному мотиву – к выбору жизненного пути. Как, впоследствии, персонаж «Бега» генерал Хлудов на турецком берегу смотрел безотрывно в море, за которым Россия, гибель, но только туда тянет вернуться, так и писатель Булгаков в Батуме напряжённо глядит в морскую даль, мечтая попасть в Константинополь, в Европу, однако кажется, что больше всего он прислушивается к самому себе: а надо ли это? Однажды его уже нечто удержало в России, когда бегство с «белыми» в эмиграцию вдруг неожиданно остановил возвратный тиф… Бездна великая!.. Вот о чём, в глубине души, думает молодой писатель, вот что пытается понять. В самом деле, а что если бы Булгаков тогда в 1921 году покинул Россию? Появились бы или нет «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита», «Театральный роман», пьесы? Умный биограф, разумеется, не ставит напрямую таких вопросов. Зато недвусмысленно предполагает, что Булгаков в конце жизни потому, может, так и стремился в свой европейский отпуск, что хотел воочию убедиться: всё в его жизни осуществилось верно, дар по-настоящему только и мог проявиться в России, в каком бы она состоянии ни была, всё произошло, как оно и должно было быть. – «Человеков… хранишь Ты, Господи!» Мистика, её много в Булгакове – и меньше всего в этом его жизнеописании. Книга А.Варламова поделена на три части, названные по именам земных ангелов-хранителей героя: жёны, особенно первая, Татьяна Лаппа, его спасали и берегли. Да, конечно, в начале был счастливый родительский дом, но вскоре молодого врача понесли гибельные волны первой мировой войны, двух революций, гражданской бойни. Светлый и душевно-тёплый ковчег на Андреевском спуске разбило в щепки. А если чем и жил Михаил Афанасьевич в своей молодости, то этой крепостью, благодарно воспетой потом в «Белой гвардии». Мытарства его начались, когда он покинул спасительный домашний кров. И впоследствии, до конца жизни больше всего он искал дома – квартиры, уюта, защищённости, покоя, тишины, не удовлетворяясь ничем; не отсюда ли его развившаяся потом боязнь пространства, одиночества, дошедшая в крепком, зрелом мужчине до того, что по московским улицам один не мог ходить?.. Собственно, и театр, с которым Булгаков связал столько лет своей жизни, был для него поначалу памятью о родной семье, где все так любили весёлый и свободный дух представления, а впоследствии и тем самым домом, где он укрывался от «ненавистных людей», на сей раз не тёмных смоленских мужиков, а шустрых москвичей, впрочем, испорченных, и далеко не только квартирным вопросом. Самым поразительным в «Театральном романе» А.Варламов находит его «неожиданную снисходительность». Уж столько крови попил МХАТ из драматурга, а тут вдруг по уходе из театра у жертвы возникает «удивительная, возлюбленная и очень милосердная, великодушная, волшебная книга». И в этой книге, замечает автор, Булгаков-писатель как нигде превзошёл Булгакова-человека, победил его злость, обиду, раздражительность. «Он в ней – редкий случай – порою точно ребёнок, доверчивый, влюбчивый и не забывающий ни крупицы того добра, которое видел». Чрезвычайно верное наблюдение! Так ведь и актёры, известно, несмотря на все нелепости и уродства закулисья, по существу большие дети. Вот почему театр куда как больше по душе Булгакову, нежели писательская среда. С писателями он ведь так и не сдружился, за исключением добропорядочного В.Вересаева, мало кому доверял и в своих произведениях по отношению к ним едок, если не беспощаден. Что же так напугало бесстрашного от природы Булгакова в мире, что общество сделалось ему невыносимо, а люди ненавистны? И здесь явно не обошлось без мистики. Да, был «интеллигент, заброшенный во взбаламученное море народной жизни, – сюжет, хорошо знакомый…», как пишет А.Варламов; да, тянул лямку – врачом в 1916-17 годах в селе и городке на Смоленщине, как он сам писал, «в ненавистной мне атмосфере среди ненавистных людей»; а потом был морфинизм (чудом вылечился), фронты гражданской войны… Только ли всё это было причиной? «Критики Булгакова, несомненно, правы в том, что в Никольском и Вязьме их подсудимому был дан глубочайший внутренний опыт, без которого он не состоялся бы как писатель, каким мы его знаем. Они правы также в том, что это был опыт самого мрачного сорта, но то, что видел он окрест, его не обольщало, а корёжило, ломало, плавило и приуготовляло к тому, чтобы написать ему назначенное. Назначенное кем и откуда: свыше или снизу – вот ключевой вопрос, который может возникнуть, и надо честно признать, что творчество Булгакова питало не только светлое, но и тёмное начало. И всё же, если сравнить героя этой книги с его современниками, можно с большой долей уверенности заключить, что никакого сознательного заигрывания с нечистой силой у Булгакова не было и, например, чудовищное брюсовское – Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, И Господа, и дьявола хочу прославить я, – к Булгакову никакого отношения не имело ни в молодости, ни в пору написания «Мастера и Маргариты». Булгаков куда лучше своих настоящих и будущих зоилов осознавал богоборческий, искусительный смысл времени, в которое ему выпало жить… …Здесь скорее шаг судьбы, которая избирает и ведёт за собой его по своему страшному пути. Не только Булгакова – любого, кто берётся за перо. Но его случай – особый, он отмечен тем, что история испытаний и падений блудного сына покойного профессора Киевской духовной академии и внука двух протоиереев наложилась на великое христианское древо его предков, и можно согласиться с тем, что лукавому интересно соблазнять и подвергать особым испытаниям именно такие души… вся жизнь героя этой книги была не просто ареной, а эпицентром (выделено мной. – В.М.) непрекращающейся борьбы тех, о ком так легко и двусмысленно написал Брюсов, и в этом поединке очень трудно, да и не нам, называть победителя. Одно несомненно: быть писателем Булгаковым, великим, блестящим, гениальным, обессмертившим своё имя и заслужившим любовь миллионов людей на земле, прожить жизнь писателя Булгакова, столь счастливого в детстве и несчастного в молодости и в зрелости, быть Мастером – не привилегия, не благой удел, не завидная доля, а тяжкое испытание, своего рода земное, прижизненное мытарство». Тут надо бы уточнить: эпицентром непрекращающейся борьбы двух сил в мире стала тогда – вся Россия, что и определило жизнь героя книги. Ну уж а трещина бытия, известно, проходит по сердцу поэта. Судьба не дала Булгакову отклониться в сторону, скрыться за рубежом в чаемом затишье. Слишком многое сошлось в его крови, чтобы писатель отделался так легко, – и он оказался в самой середине той чёрной исторической воронки, которой явно обозначились последние времена. Ничто не могло его избавить от великой бездны, приуготовленной свыше, – ни защита близкими и любимыми, ни стены знаменитого театра, ни столь желаемая встреча с кремлёвским то ли Воландом, то ли Понтием Пилатом. – Вынь да положь два романа! А о покое – ну разве что помечтай… А.Варламов находит очень точные духовные образы двух главных произведений М.Булгакова, называя: «Белую гвардию» романом о Рождестве, которое было, а «Мастера и Маргариту» – о Пасхе, которая не пришла. Вот его развёрнутая мысль: «Он написал роман антонимичный по отношению к «Белой гвардии». В том сюжете было очевидное противостояние добра и зла, чести и бесчестия, Бога и дьявола, там женщина получила по своим молитвам, и над залитой кровью и страданием землёю простиралось примиряющее небо с вечными звёздами, куда устремлял свой взгляд автор с вопросом, кто заплатит за кровь, – в «Мастере и Маргарите» восторжествовала неверная изменчивая луна, а попытавшейся перекреститься простолюдинке нечисть пообещала отрезать руку, и кухарка испугалась – если бы нет! – но в этом, на первый взгляд смешном, нелепом эпизоде заключалась некая горькая, пусть не правда в высшем смысле этого слова, но – увиденный Булгаковым, запечатлённый им образ времени, когда люди сами отказались, отреклись от силы креста и предали себя и свой город, свою страну во власть сатане. Конечно, на всё это можно возразить, что Воланд и его свита покидают Москву накануне Пасхи, и в этом смысле Воскресение Христово их изгоняет, но явленного торжества света в романе нет, оно удалено в ту бесконечность, из которой приходит посланный Иешуа Левий Матвей, чтобы сообщить печальную весть о посмертной участи Мастера и его подруги – их покое». Десятилетие с небольшим разделяет два романа, и в это время мрак в стране, да и в душе Булгакова сгустился до непроглядной черноты. Искрящуюся светом и звёздами «Белую гвардию» сменила пепельная темень «Мастера и Маргариты». «При всей лёгкости, фантасмагоричности и увлекательности булгаковского романа едва ли есть в русской литературе более трагическое и безысходное произведение, – замечает А.Варламов. – В этом не было вины Булгакова, в этом была его личная и конфессиональная трагедия. Измученный собственными обстоятельствами, он изверился не только в себе и своей судьбе, он изверился в мироздании и миропорядке, придя к выводу об исчерпанности христианства в родной стране, и об этой опустошённости написал роман, в котором сквозь видимый смех и ослепительный блеск письма невидимыми слезами оплакал мир, забывший Христа, и своими древними главами этому миру о Христе напомнил». О «закатном» романе Булгакова спорят уже чуть ли не полвека, и вряд ли это скоро закончится, ибо отпадение от Бога – роковая болезнь последних времён, а кто же, как не «лучший слой страны» (так назвал Михаил Афанасьевич интеллигенцию) этой хворью больше всех и поражён. У кого что болит – тот о том и говорит, если даже и думает, что вполне здоров. Представители «лучшего слоя» – критики, филологи, философы, учёные – не устают рассуждать о романе, а теперь к ним добавились и православные публицисты (достаточно вспомнить статьи М.Дунаева* и Н.Гаврюшина, книгу о. А.Кураева). Мнения скрещиваются, как копья, поклонники и противники романа бьются за каждую его пядь. В сонме восторгов и обличений, а, как правило, отзывы о «Мастере и Маргарите» полярны, голос Алексея Варламова негромок, но вполне отчётлив. «Любите своих героев, иначе…» – иначе вы их не поймёте, словно бы говорит автор жизнеописания. А.Варламов, несомненно, любит своего героя, но не слепо, а с мудрой и трезвой зоркостью, он смотрит на его жизнь и творчество не с какой-то точки зрения, а объёмно и проникающе – глазами сердца. Он не судит – но старается понять как можно глубже как Булгакова-человека, так и Булгакова-писателя. Естественно при этом, что столь зацикленный на себе, своей среде и своём творчестве писатель, как Булгаков (но разве же не такими в точности были другие его собратья по духу и по литературному цеху: Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева), – силой своего тяготения – несколько смещает взгляд биографа от исторического времени в сторону личности, где всё кипит своим, личным, да с такой силой и страстью, что ни страна, ни народ, ни время уже в общем-то почти что и не замечаются, однако будем ли мы за это укорять автора жизнеописания? Пожалуй, не стоит, отнесём это на счёт великого обаяния героя книги, которого так жестоко измяла жизнь в годы двух войн и двух революций, что потом он всё больше и больше замыкался в себе. Меня всегда поражало, как эти кумиры тогдашней и в особенности сегодняшней интеллигенции, в упоении собой, своим талантом, своим кругом, своими радостями и бедами, умудрились не заметить, например, самой страшной трагедии страны – гибели крестьянства в репрессиях и массовом голоде начала 30-х годов? Будто в другом государстве жили, ограниченном Садовым кольцом. В подробнейшем жизнеописании М.Булгакова, скажем, даже ни намёка на то, что писатель, в общем-то отслеживающий по газетам политические события, хоть на минуту задумывался о насильственной коллективизации, о гибели 10 миллионов крестьян, чего и Сталин не скрывал, открыто заявив об этом. В то время, пока вождь ломал через колено страну, изничтожая мужиков, Булгаков пишет ему свои письма, жалуется на писательскую судьбу, просится за рубеж, мечтает о встрече. Ничего не скажу, письма прямые, смелые и достойные – но какая всё же оторванность от всего, что не своё, что происходит в стране, какая слепота ко всему, что не касается личной судьбы. «…Существуют основания предполагать, что Булгаков питал иллюзию относительно тайного покровительства верховных сил и политической полиции, – пишет А.Варламов. – А посему искал справедливости на самом верху. Наделив своего кремлёвского адресата несвойственными ему чертами, вообразив его королём и покровителем искусств, Булгаков своими жалобами лишь ухудшал своё положение». Булгаков, конечно, сильно ошибался насчёт Сталина, напрасно ожидал встречи и искал у вождя справедливости. Ничего и никогда он бы не дождался от своего всемогущего идейного врага. Добро хоть, что жизнь сохранил: при других товарищах (Ленине, Троцком, Свердлове, Зиновьеве, Бухарине) бесстрашного прямого монархиста и «беляка» быстро бы шлёпнули. Однако Михаил Афанасьевич не без оснований чуял между «генсекром» и собой некую духовную связь, только вот понимал ли вполне её кривую природу? Недоучившийся семинарист Сталин и отпавший от веры и дела своих предков Булгаков были по своему духовному существу единородны, ибо и тот и другой стали отщепенцами от Церкви. Но одновременно они были противоположны по, так сказать, политическому заряду: один – революционер, другой – ненавистник революции. Очевидно, что кремлёвскому горцу в этом невольном притяжении-отталкивании нужно было дожать столь достойного противника, одержать моральную победу. (Сознательно или бессознательно он к этому стремился – другой вопрос.) Прожжённый политический прагматик Сталин явно наслаждался своим внутренним торжеством на спектакле по «Белой гвардии» – не этим ли объясняется, что он сначала разрешил пьесу к постановке, а потом многократно посещал спектакль? Впоследствии вождь прямо сказал об этом в письме Билль-Белоцерковскому: «Что касается пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь», «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма». Это, впрочем, не помешало Сталину тогда же, в 1929 году, «сдать» Булгакова украинским письменникам, скопом напавших на автора «Белой гвардии» и его пьесу. Письменники, разумеется, не простили бывшему киевлянину спича, вложенного в уста хмельного старшего Турбина: «– Я б вашего гетмана за устройство этой миленькой Украины повесил бы первым! Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина! Полгода он издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует? Гетман. А теперь, когда ухватило кота поперёк живота, так начали формировать русскую армию?..» В 1929-м украинские писатели во время встречи со Сталиным по всем правилам политического доноса возмутились тем, что восстание против гетмана «показано в ужасных тонах, под руководством Петлюры, в то время когда это было революционное восстание масс, проходившее не под руководством Петлюры, а под большевистским руководством». Логика, однако, ещё та! Сталин, конечно, без труда её разбил, но «обострять национальный вопрос» из-за Булгакова не стал и велел снять спектакль со сцены. Кстати, именно здесь, как замечает А.Варламов, следует искать ключ к ответу на вопрос, в образе кого зашифровал Сталина автор – «уж, конечно, не Воланда, но прокуратора». Ну, и наконец «Батум». Биограф твёрдо убежден, и с ним невозможно не согласиться: «Не могла понравиться Сталину пьеса Булгакова о юности великого вождя и учителя. Она могла быть прочитана только так, как, к несчастью, и была прочитана – как акт о капитуляции. «Наша сила в том, что мы и Булгакова заставили на нас работать». Но кто мог тогда это предугадать?..» А.Варламов с глубокой печалью замечает: «Дело не в том, что пьеса «Батум», которая стала… изменой самому себе, подпортила репутацию бесстрашного и несгибаемого человека, для которого честь никогда не была лишним бременем. Уж с какой-с какой, а с этой стороны Булгаков совершенно точно в защите не нуждается. Но она сократила дни, месяцы, возможно, годы его жизни, оборвала правку «Мастера», не дала ему закончить «Театральный роман». Из-за «Батума» Булгаков ушёл, не договорив, и это, пожалуй, главное, что может быть поставлено не в вину, но занесено в особый «список благодеяний» тех людей, кто входил в его окружение и хотел помочь ему, может быть, даже больше, чем он сам этого желал. Но благими пожеланиями…» Уже на следующий день по кончине писателя на его квартиру позвонили из секретариата Сталина с вопросом, правда ли, что товарищ Булгаков умер? – Товарищ Сталин, сам будучи рукой судьбы Михаила Афанасьевича, до последнего следил за жизнью своего тайного собрата. По смерти в столе Булгакова осталась рукопись «Мастера и Маргариты», которую он не единожды читал своим знакомым и приятелям, прекрасно зная, что давно уже и безнадёжно облеплен сексотами. Посылал ли он этими читками знак своему адресату из Кремля? Вполне возможно. И Сталин тоже мог знать, по доносам агентов, о романе про светлого проповедника, образ которого создал обезверившийся, но искренний писатель. «Бог умер, и от Христа Спасителя остался Иешуа, – пишет А.Варламов. – Нам легко рассуждать о том, до какой степени это неверно по существу, но если таким виделся осиротевшим, утратившим веру людям окружающий их мир?» Так или иначе, всё же роман был написан Булгаковым не столько о великодушном и беспомощном Иешуа, сколько – и прежде всего – о Боге. …А Сталин уже через год, когда напал немец, по сути публично попросил помощи – у Бога, обратившись к согражданам, с которыми он был так жесток, со словами, что произносятся только в храме: «Братья и сестры!..» Разорванный круг вечной жизни замкнулся. Без Бога ни до порога… Алексей Варламов приводит поразительный образ из дневника Михаила Пришвина: «Птицы прилетели к тому месту, где был храм, чтобы рассесться в высоте над куполом. Но в высоте не было точки опоры: храм весь сверху донизу рассыпался. Так, наверное, и люди приходили, которые тут молились, и теперь, как птицы, не видя опоры, не могли молиться. Некуда было сесть, и птицы с криком полетели куда-то. Из людей многие были такие, что даже облегчённо вздохнули: значит, Бога, действительно, нет, раз он допустил разрушение храма. Другие пошли смущённые и озлобленные, и только очень немногие приняли разрушение храма к самому сердцу, понимая, как трудно будет держаться Бога без храма: ведь это почти то же самое, что птице держаться в воздухе без надежды присесть и отдохнуть». Варламов пишет далее: «Булгаков был не из первых и не из третьих. Он был, вернее всего, из вторых, но испытывал не злобу, не смущение, а иное чувство, которым и оказался напитан его роман и в особенности мировоззрение главного героя. Может быть, жалость, уныние, усталость, вину, сиротство наконец… Храм был разрушен по указке большевиков, но расшатывать крест на нём стали гораздо раньше семнадцатого года, и не советская образованщина, которую критикует диакон Андрей Кураев, а русская интеллигенция имела к этому расшатыванию прямое отношение. Осознавал или нет Булгаков меру ответственности того сословия, которое в письме Сталину назвал лучшим слоем в нашей стране, евангельская история притягивала его к себе и как место преступления, и как точка спасения, как манил пришвинских распуганных птиц порушенный крест, и ответом на вопрос Воланда стала именно эта лихорадочная, непричёсанная, со всех христианских точек зрения уязвимая книга о видимом и невидимом, о явном и сокровенном, об их пересечении и взаимодействии». Место преступления и точка спасения… Осознаёт ли это нынешняя интеллигенция-полуинтеллигенция, которая ухватилась за «Мастера и Маргариту», как за знамя? Обезбоженная куда как больше, чем автор романа, не испытавшая и доли той душевной муки, что претерпел Булгаков, в котором религиозное чувство, несмотря ни на что, было ещё живо? Сделавшая для себя роман культовым, в котором, сдаётся мне, ей равно симпатичны и Воланд с Иешуа, и Мастер с Маргаритой, и незадачливый Бездомный с проказливой свитой мессира?.. Как бы то ни было, именно ей, сегодняшней наследнице того лучшего, по Булгакову, слоя страны, были бы очень полезны те по-настоящему глубокие мысли, что высказал Алексей Варламов, думая о романе Михаила Булгакова: «Что бы ни говорили учёные люди… роман «Мастер и Маргарита» не о дьяволе и не от дьявола. Или вернее было бы так сказать: задумывавшийся как роман о дьяволе и укладывавшийся в литературную традицию 1920-х годов… он вышел за её рамки и оказался романом о том, кто принял крестную муку. Не о Христе, но о его тени, о его несуществовавшем двойнике, а если уж совсем быть точным, о той мере понимания Спасителя, которую сознание человека, пережившего ницшеанство, дарвинизм, морфий, революцию, войну, голод, нищету, славу, травлю и, наконец, попавшего в мёртвую зыбь, могло вместить». Автор жизнеописания особо отмечает суждения архиепископа Иоанна Шаховского, высказанные вскоре после появления романа в печати в 1966-67 годах. Владыка назвал драмой книги – «неистинное добро», творимое как Понтием Пилатом, так и тем Злом, что всячески сокрывает свою суть. «…Человек, современник наш, играющий атомами водорода, должен понять, как легко он может стать игрушкой этой силы, проходящей чрез все умственные фильтры и социальные поры человечества. Круг одного только социально-экономического понимания добра и зла слишком мал для человека. И логика одних житейских нравственных критериев слишком несовершенна. Человек должен выйти в метафизический круг истины, – писал о. Иоанн. – Обращаясь к русскому человеку, сильно прополосканному в разных щелочных растворах материализма (но вследствие этого особенно чуткому к высшей действительности), и думая о всяком человеке, Булгаков советует не забывать святых слов, оканчивающихся: «…и избави нас от лукавого…» С шекспировским блеском его книга открывает подлинную ситуацию человека, ещё находящегося в области Понтия Пилата». Выдающийся богослов отметил, что романом Булгакова впервые в условиях Советского Союза русская литература заговорила о Христе как о Реальности, стоящей в глубинах мира. «Злая сила по-своему воскрешает евангельские события, где она была побеждена. Но и сквозь эту неточность и смещённость евангельского плана удивительно ярко видна основная трагедия человечества: его полудобро, воплотившееся в Римском Прокураторе Понтии Пилате. Воланд – главная сила зла – не мог совершенно исказить Лик Христов, как не в силах был и скрыть великой реальности существования Христа Иисуса». А.Варламов, исследовав, как развивалась в душе писателя идея романа от ранних редакций до последней, пришёл к твёрдому мнению, что по мере создания произведение освобождалось от «богохульства», и это движение показательно, ибо тут важен вектор. Этот вектор – «от тьмы к свету, а не наоборот». Ценное замечание! И вот его окончательный вывод: «Булгаков вовсе не призывал своим романом отречься от подлинного Христа и отвергнуть Евангелие, в чём его нынче обвиняют, он никого и ничего не предавал: ни своего прошлого, своих предков, которым от сельского батюшки Авраамия Булгакова до профессора богословия Афанасия Ивановича, конечно, не пришлось бы по нраву творение их потомка, но он ведь ничего и не проповедовал, он просто честно, как дивную и страшную сказку, рассказал историю болезни той части «лучшего слоя» в стране, которая от Бога ушла, а потом, смертельно затосковав, захотела к Нему вернуться, однако же, не найдя дороги и заблудившись в сумрачных лесах, стала выдумывать своего бога, своего Христа…» История болезни прочитана, диагноз поставлен – излечимся ли мы все?.. http://prostor.ucoz.ru/publ/23-1-0-1301 | |
| Просмотров: 2062 | |
Среда, 2024-12-18, 7:53 PM
Приветствую Вас Гость
Приветствую Вас Гость
Форма входа |
|---|
Социальные закладк |
|---|
Поиск |
|---|
Друзья сайта |
|---|
Теги |
|---|
Статистика |
|---|