ДАЙДЖЕСТ
Интригует уже авторское предисловие новой книги Валерия Соловья «Кровь и почва русской истории». «В Интернете порою встречается предупреждение: «Содержимое этого сайта может повредить ваш компьютер». Точно так же книга, которую держит в руках читатель, опасна для заскорузлых и самодовольных умов, – предупреждает автор. – Лучше не читать её тем, кто способность самостоятельно мыслить подменил «самоочевидным» знанием, а тревожащий поиск истины – успокоительным и привычным ярмом интеллектуальных и культурных предрассудков». Такое предупреждение далеко не лишнее, вспоминая порой неадекватную реакцию на предшествующий труд В.Д. Соловья «Русская история: новое прочтение». Но ведь «мысль – только пища мыслей новых, но голод их неутолим»… Это подтверждают и отрывки из книги, публикуемые в «Дайджесте «ЛГ»
В.Д. Соловей. Кровь и почва русской истории. – Изд. «Русскiй миръ», 2008. – 480 с. – (Серия «Pro Patria: историко-публицистическая библиотека»).
НЕПРЕДСКАЗУЕМОЕ ПРОШЛОЕ
Хотя популярная некогда шутка о «нашем непредсказуемом прошлом» давно уже превратилась в избитую банальность, от этого она не стала менее верной. Но в отношении отечественной истории её правота ничуть не больше, чем в отношении истории любой другой страны. В некотором смысле перманентная ревизия истории неизбежна хотя бы в силу развития науки, которая занимается её изучением. Историки обнаруживают новые факты, документы и свидетельства, изыскивают возможность извлечь из уже известных источников дополнительную информацию, генерируют новые интерпретации, обращаются к ранее не исследовавшимся аспектам прошлого… Новые интерпретации фактически создают новую историю…

Всё это мы слишком хорошо знаем по кардинальному пересмотру российской истории, который в XX в. происходил по крайней мере трижды: после большевистской революции, затем – в 30-е годы и, наконец, на исходе ушедшего века. Однако наша история не исключение, а наиболее яркое выражение общего правила. Если сравнить два учебника по истории любой европейской страны – один, написанный в начале XX в., а другой – столетием позже, – то сложится впечатление, что читаешь об историях разных стран… Но главное, что отличает изменения в восприятии русской истории от того, как это происходит в других странах, – мощная негативистская струя в интерпретациях отечественной истории. Проще говоря, всякий её пересмотр сопровождался её очередным уничижением. Тенденция рассматривать русскую историю как историю ошибок и кровавых преступлений, как неполноценную в сравнении с историей Запада составляет важную (временами преобладавшую) тенденцию отечественной культурной и интеллектуальной жизни с первой трети XIX в. В этом видении Запад провозглашается или подразумевается нормой, а Россия – нарушением, дефектом нормальности. Следовательно, делается вывод, чтобы стать успешной страной, России и русским надо отказаться от собственной идентичности, перестать быть русскими…
Надо избавиться от полонившего нашу культуру гнетущего комплекса неполноценности и
увидеть очевидное: история
России – одна из самых успешных среди историй многих стран и народов…
Вот типичное утверждение современного либерального исследователя, автора учебника по русской истории: «Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационный код». Морально сомнительное, оно отнюдь не безукоризненно интеллектуально. Ведь никто не призывает к подобной смене цивилизационного кода Китай, априори исходя из его незападной идентичности. Но и принадлежность России к западной цивилизации остаётся открытым и остро дискуссионным вопросом. По крайней мере для самого Запада европейскость России отнюдь не аксиоматична, как она аксиоматична для российской интеллигенции. Наоборот, для элитарного и массового сознания Запада sine qua non именно азиатский, а не европейский характер России…

По уверениям социальной психологии, позитивный взгляд на себя и группу, к которой принадлежишь, нормален и естествен для человека, в то время как самоуничижение и низкая оценка своей группы – признак глубокого психического неблагополучия, чреватого ослаблением и дезинтеграцией группы. Применительно к нашей теме это означает, что патриотический взгляд на историю выражает фундаментальную общечеловеческую потребность в самоуважении и уважении собственной страны и народа. Наоборот, негативизация истории, унижение страны и народа – даже если они продиктованы якобы соображениями интеллектуальной честности – разрушительны для психического и морального здоровья общества и персонально тех людей, которые настойчиво занимаются подобными вещами…

К счастью, Россия являет собой тот редкий случай, когда нет нужды игнорировать даже самые неприятные факты собственной истории и натужно её мифологизировать. Просто надо избавиться от полонившего нашу культуру гнетущего комплекса неполноценности и увидеть очевидное: история России – одна из самых успешных среди историй многих стран и народов… Но для адекватной оценки её достижений надо отойти от культурно-исторического западоцентризма, рассматривающего современный мир с телеологической позиции, согласно которой Запад оказывается моделью и идеалом человеческого развития. Запад – лишь малая часть современного мира, а его лидерство в человеческом сообществе – не более чем кратковременный исторический эпизод, который, возможно, уже близится к своему завершению…

ОНИ И МЫ
Грандиозные успехи и достижения русских и России были обеспечены в сжатые сроки и оплачены высокой ценой, но, делая поправку на масштаб, время, сложность задач и агрессивный внешний контекст, вряд ли более высокой, чем аналогичные достижения Запада. Упоминание о «цене» здесь неслучайно. Даже позитивный взгляд на русскую историю указывает, что оборотной стороной её успехов была непропорционально высокая человеческая цена. Что уж говорить о «чёрной легенде», где наше прошлое предстаёт нескончаемой чередой катастроф и кровавых преступлений с миллионами жертв!.. Однако представление об имманентных русской истории жестокости и варварстве вдребезги разбивается при её сравнении с историей Запада.
Хаос революции как магнитом притягивает к себе личностей с хаосом в душе и голове, социальных изгоев и психических девиантов. Яростные отечественные антикоммунисты – наследники «комиссаров в пыльных шлемах»...
Начнём с Ивана Грозного, чьё прозвище на иностранные языки переводится как «Ужасный», хотя семантические значения этих слов совсем не близки. Так вот, этот царь казнил около четырёх тысяч человек, а его английская современница, «пошлая девица» Елизавета I, – 89 тысяч своих компатриотов. И что же? Один монарх вошёл в историю символом жестокости, а другой считается величайшим государственным деятелем Британии. Разорение Иваном IV Новгорода Великого выглядит детской шалостью на фоне альбигойских войн, когда крестоносцы вырезали больше половины населения Южной Франции. Потери России в Смутное время рубежа XVI и XVII веков составили, по некоторым оценкам, до четверти населения. Тридцатилетняя война стоила Германии не меньше половины населения… Жертвами революции и Гражданской войны в России стали 16 млн. человек – цифра колоссальная и беспримерная. Но в отношении к общей численности населения Франция в эпоху своей Великой революции понесла потери больше, чем Россия, или, в случае минимальных оценок, сопоставимые с российскими. Не говорю уже о Германии, цена капиталистической революции (так нередко называют Тридцатилетнюю войну) в которой оказалась ещё выше.

Социальная и антропологическая цена советской коллективизации сравнима с огораживаниями, массовыми захватами общинных крестьянских земель в Англии. 72 тысячи бродяг и нищих, повешенных в Англии первой половины XVI в.; массовая высылка английских крестьян, ставших бродягами, на галеры; изгнание 15 тысяч крестьян из графства Сазерленд (в XIX в., и это лишь один эпизод) и многие другие вещи из того же ряда были ничем не краше и не гуманнее высылки кулаков в СССР 1930-х гг. А доля жертв в общей численности населения в советском и в английском случаях сопоставима. Такова была страшная цена, заплаченная за модернизацию, причем европейская цена вряд ли существенно ниже российской.

Ещё один жупел – сталинские репрессии, подлинные масштабы которых значительно меньше оценок, ставших общим местом и составляющих предмет тщательно культивируемого мифа. Какова же реальность? В общей сложности с 1930 по 1953 г. через лагеря и колонии прошли 18,3 млн. человек, то есть ежегодно в местах заключения в среднем находилось около 1,5 млн. человек (когда больше, когда меньше). Для сравнения: в демократической России конца 1990-х гг. насчитывалось почти столько же заключённых при меньшей численности населения страны; сейчас – 890 тысяч человек. Собственно «политики», то есть осуждённые за контрреволюционные преступления, в общей численности зэков сталинских лагерей составляли 20,2% (3,7 млн.). Из них были приговорены к расстрелу 786 тысяч человек. Что и говорить, очень много. Однако это равно суммарной статистике убийств (без умерших от ран и пропавших без вести) в России в течение последних пятнадцати лет.

Даже в праведном негодовании не стоит изображать Сталина хуже, чем он был. В нашей истории хватало подлинной крови, но, в общем, она была ничуть не более кровавой, чем история многих европейских стран и народов. Отличие от Европы в данном случае состоит в следующем. Там «хвост рубили по частям»: процесс модернизации, включая раскрестьянивание, занял десятилетия и даже столетия, а в России его отрубили сразу. Наши основные потери от и вследствие модернизации сконцентрировались по времени, уложились в какие-то 30–40 лет XX в. Форсированный и жестокий характер модернизации (а где она была мягкой и гуманной?), хронологически совпавшей с Великой Отечественной войной, стал причиной беспрецедентного социального и морально-психологического стресса, вызвал русский этнический надлом. Ведь главной человеческой силой модернизации и костяком вооружённых сил империи были русские, на которых и без того традиционно падала непропорционально высокая социальная нагрузка…

Поэтому самое парадоксальное и потрясающее в русском успехе то, что он был достигнут не благодаря, а вопреки обстоятельствам – вопреки природно-климатическим и геополитическим факторам. Рождение мощного государства в северных евразийских пустынях выглядело вызовом здравому смыслу и самой человеческой природе…

ТЕОРИЯ СМУТ
Нельзя не отметить ошибочность двух широко распространённых, влиятельных в общественном мнении и полярных историко-культурных стереотипов восприятия отношений государства и общества. Согласно одному из них, приписываемому ранним славянофилам, русские – народ «безгосударственный», не способный к государственному творчеству. Но почему же именно этому «безгосударственному» народу удалось создать самую эффективную (что бесспорно в исторической ретроспективе) государственную машину Северной Евразии?

На противоположном полюсе находится утверждение о самодовлеющем государстве, сформировавшем у русских покорность и склонность к безропотному подчинению. И это при том, что «Россия – едва ли не мировой чемпион по части народных восстаний, крестьянских войн и городских бунтов»! Самое потрясающее, что миф о русской «забитости» и «пассивности» непостижимым образом уживается с не менее мощным мифом о «бессмысленном и беспощадном» русском бунте…

Сходство событий начала и конца XX в. выглядит ещё разительнее ввиду того, что новый – номинально либеральный – революционный призыв апеллировал к тем же разрушительным русским инстинктам, что за столетие до него – большевистский. Одинаково негативным было и отношение к русской этничности обеих политических сил – большевиков и либералов. Тем не менее они обрели массовую, народную в полном смысле слова поддержку своей революционной деятельности. Надо открыто и честно признать: дважды в XX в. русский народ собственноручно разрушил государство и страну, которую сам же создал ценой неимоверных жертв и усилий.

Такая драматическая повторяемость наталкивает на предположение о революциях, задававших, конституировавших новые циклы русской истории. Революции служили точками её бифуркации, пунктами радикального изменения русской традиции – государственной и социокультурной. Россия пережила три такие революции. Две системные революции пришлись на XX в.: великая русская революция в его начале и не менее масштабная по своим внутрироссийским последствиям, хотя не столь грандиозная по влиянию на внешний мир революция конца века. Но была ещё одна революция – начала XVII в., больше известная нам под именем Смуты. Неудача замаскировала подлинно революционный характер этого события, которое тем не менее прекрасно укладывается в рамки теории революций…

Смута в России не закончилась, нам ещё предстоит пережить её новую волну с непредсказуемым результатом. Это не вопрос о том, какое будущее ожидает нас, это вопрос о том, есть ли у нас вообще будущее. У нас – не только у русских и России, а у иудеохристианской цивилизации как таковой. Последняя русская революция стала провозвестником и началом глобальных перемен и трансформаций. Деморализованные и разложившиеся изнутри цитадели западной цивилизации сотрясаются под натиском орд новых варваров, остатки Просвещения и Модерна ведут арьергардные бои с наступающим миром – новым, но не прекрасным.

Как ни странно, в открывающейся глобальной перспективе Россия находится не в самой плохой позиции. Несмотря на тяжесть демографического кризиса, даже через 40 лет мы останемся самой большой белой нацией Европы. Даже драматически ослабевший, русский народ всё ещё сильнее западных. Наши люди удивительно адаптивны, способны выживать в самых тяжёлых, подлинно нечеловеческих условиях, чего в помине нет у современных западных наций. Эти условия упростили и примитивизировали нашу жизнь, разрушили нашу культуру и социальность, превратили страну в территорию ненависти, но обострили наши чувства и наши инстинкты, закалили нашу волю. Мы стали более жизнестойкими и научились жить на руинах. То, что не убило нас, сделало нас сильнее – примитивнее, но значительно сильнее. Нигде нет такого торжества воли – воли к власти и воли к жизни – как в современной России. И эта воля – единственное, что способно дать надежду – надежду не на лучшее будущее, а на будущее вообще…

Что объединяет все три революционных процесса (начала XVII в., начала и конца XX в.) – так это казнь – символическая или реальная – властителя. (В первой русской революции такой казнью можно считать зверскую расправу над Лжедмитрием I, незадолго до этого встреченным всеобщим ликованием и энтузиазмом. Также надо отметить умерщвление сына Лжедмитрия II и его матери, Марины Мнишек.) Казнь вождя – жертва, приносимая на алтарь строительства нового мира. Посредством её разрушается сакральное ядро прежнего Космоса-Порядка, на волю выпускаются силы Хаоса, из которого только и может возникнуть новый Космос. В общем, казнь – символический акт уничтожения старого и начало нового мира. Однако самой по себе «казни вождя» предшествует далеко зашедший революционный процесс, так что её никак нельзя считать его началом. Скорее, «казнь вождя» знаменует его необратимость…

Наиболее интригующий вариант революции развивался на наших глазах. В 1990-е гг. во главе России встал подлинный «царь Смуты» – Борис Ельцин, использовавший и подогревавший анархическую стихию с целью захвата власти. Однако и после этого анархия поощрялась властью как стратегический курс. Вот как сам «всенародно избранный» обосновывал реформы Егора Гайдара: их целью было «именно разрушение старой экономики… Как она создавалась, так и была разрушена». Хаотизация России выглядела оптимальной рамкой для решения кардинальной проблемы передела собственности, а поэтому сознательно и целенаправленно поддерживалась влиятельными политическими и финансовыми группами. Как известно, удобнее всего ловить рыбу в мутной воде, а в мутной воде «демократической России» плавали очень жирные и неповоротливые рыбы в виде бывшей союзной собственности… Хаос революции как магнитом притягивает к себе личностей с хаосом в душе и голове, социальных изгоев и психических девиантов. Яростные отечественные антикоммунисты – наследники «комиссаров в пыльных шлемах», причём не только в культурном и ментальном, но зачастую в самом что ни на есть прямом, генеалогическом отношении. Ведь многие душевные проблемы носят наследственный характер, а общность психических комплексов и проблем зачастую служит стержнем группообразования – подобное тянется к подобному. В нашем случае лучше сказать: бездна взывает к бездне…

Сегодня в обществе и элитах оформилась потребность в стабильности, нормальности, возвращении государства и чётких правилах игры, то есть консервативное, антиреволюционное настроение. Революционный маятник от точки «Хаос» движется к точке нового Космоса-порядка. Ergo революция завершилась или находится в нисходящей фазе. По крайней мере на первый взгляд дело выглядит таким образом. Однако, как говорил герой популярного советского фильма, «меня терзают смутные сомнения…». Если ситуация действительно столь стабильна и развивается от хорошего к лучшему, почему же неподдельный, экзистенциальный страх у российского правящего класса вызвали «цветные» революции в постсоветском пространстве?.. Активность Кремля последние два года проникнута стремлением воспрепятствовать именно революционной смене власти. Это хорошо прослеживается во всех сферах деятельности российской власти – политической, организационной, идеологической, культурной и т.д. Создание прокремлёвских молодёжных организаций, стерилизация избирательного процесса, чрезмерное ужесточение антиэкстремистского законодательства, концепция «суверенной демократии», неоправданное репрессирование уличной активности, «приручение» рок-музыкантов и писателей и т.д. – всё это, а также многое другое представляет выстраиваемую властью многоэшелонированную контрреволюционную защиту.

Главным источником потенциальной дестабилизации России оказывается правящий класс. Постоянно индуцируя волны нестабильности, он управляет страной в режиме «управляемого хаоса», от которого к хаосу неуправляемому – лишь один шаг. И шансы, что сей роковой шаг будет сделан, растут. За последние два-три года мы не раз наблюдали большие и малые социальные кризисы, вызванные исключительно действиями властей: от монетизации льгот до обеспечения населения льготными лекарствами. Более того, качество правящей элиты (в известном смысле – российских элит вообще) таково, что кризисы, причём всё большей социальной цены, становятся попросту неизбежными…

Рискну высказать несколько предположений насчёт потенциального революционного кризиса. Во-первых, главенствующее значение для его возникновения и развития будут иметь не финансовые и экономические факторы, а морально-психологическое состояние общества и элит. Финансовый кризис – спичка, состояние умов – хворост. Высох он или нет? Почти треть населения страны (32,5%) выражает готовность к революционным методам действий для создания более справедливого и эффективного общественного строя. Правда, число людей, предпочитающих эволюционные изменения революционным, несколько больше (40,4%), но ведь вопросы революции никогда не решались голосованием и формальным соотношением голосов… Для массы людей идея революции не табуирована культурно и приемлема психологически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки и сложится ли революционная констелляция, где одним из главным факторов всегда оказывается поведение элит. Готовы ли они консолидированно тушить революционный пожар или же разбегутся в разные стороны при первых искрах? Во всех предшествующих революционных кризисах разбегались, но такое поведение не обречено повторяться. Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет неразрывно переплетён с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России – русский вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемлённое большинство страны, социальное и национальное измерения в данном случае совпадают…
 
ВОСТОК И ЗАПАД
Современное западничество, признавая критическую важность западного опыта для России, исходит вместе с тем из презумпции несхожести исторического опыта России и Запада. Считая взаимоотношения с Западом ключевой отечественной проблемой, западники настаивают на качественной незападности русской истории и русского менталитета, который именно поэтому необходимо перекроить по западным лекалам. Запад для них – венец человеческого развития и цивилизационная норма, Россия в лучшем случае – прискорбное отклонение от нормы, в худшем – сущностно незападная и в этом смысле, безусловно, самобытная страна.

Но ведь утверждение русской самобытности составляет исходный пункт русского национализма! Отечественные западники и русские националисты имеют общую отправную точку, от которой их интеллектуально-культурные и политико-идеологические траектории расходятся в противоположных направлениях, включая отношение к Западу. Для одних он – цивилизационный маяк и путеводная нить истории, для других – беспощадный враг, конфликт с которым уходит корнями по крайней мере в XI в., а отношения обречены на антагонизм. Именно в параноидальной историософии русского национализма Запад-как-Враг с неизбежностью приобретает самодовлеющее значение для русского самосознания. Тотальный противник не может не находиться в центре дум и чувств его жертв и противников…

В историософских трудах XVIII в. зрелая цивилизация европейских народов противопоставлялась варварству как юности человечества. В начале III тысячелетия эта метафора приобрела неожиданный смысл: рождающееся в России новое общество идёт взамен роскошной и убаюкивающей дряхлости Запада. Это не смена социоэкономических и политических систем, а смена исторических эпох. И, как обычно, она начинается там и тогда, где и когда её меньше всего ожидали.
http://www.lgz.ru/article/id=4640&top=40&ui=1214093596311&r=258