Коллеги - педагогический журнал Казахстана
Учительские университеты
| Главная » Статьи » В помощь учителю » Мировая художественная культура |
Научная работа МАН "Поэтика святочных рассказов А.П. Чехова"
| Введение…………………………………………………………………………..2 Глава 1. История развития жанра святочного рассказа………………………..6 1.1. Устный святочный рассказ и праздник…………………………………..6 1.2. Жанровое своеобразие святочного рассказа………………………….....9 1.3. Чехов и «святочный бум» конца XIX века……………………………..10 Глава 2. Поэтика святочных рассказов А.П. Чехова…………………………14 2.1.3. Поэтика святочного рассказа «В Рождественскую ночь»……………..14 2.2.2. Рождественский или антирождественский рассказ «Ванька»?………..20 Заключение………………………………………………………………...…….26 Список использованной литературы …………………………………………..27 Введение Прозаические календарные тексты стали предметом научного рассмотрения только в последние годы XX века. Например, американский славист Х.Баран [4] начал изучать пасхальные рассказы конца XIX- начала ХХ века. Одновременно с ним Е.В.Душечкина проявила и сосредоточила свой интерес на фольклорной календарной прозе и литературных календарных текстах XVIII и XIX века. В своей монографии «Русский святочный рассказ. Становление жанра» (1995) исследователь, опираясь на громадный фактический материал, прослеживает судьбу святочного рассказа на протяжении трех веков – от XVIII до настоящего времени. Автор монографии считает, что окончательная выработка и закрепление формы святочного/рождественского рассказа в русской литературе произошло в последней трети XIX века. Термины «святочный» и «рождественский» строго не различались, хотя святочный рассказ восходит к фольклорному жанру былички, а рождественский – к западноевропейской традиции, к творчеству Ч.Диккенса. По наблюдению Е.В.Душечкиной, «подлинный масштаб моды на святочную «продукцию» в конце XIX века трудно представим: видимо, речь может идти о многих тысячах произведений» [17, c. 195]. Святочный рассказ был прежде всего формой массовой литературы. Однако к его становлению в XIX веке оказались причастны Н.В.Гоголь, Ф.М.Достоевский, Н.С.Лесков, А.П.Чехов и другие мастера русской прозы. Интерес Чехова к святочному рассказу был довольно устойчивым: с 1883 по 1900 годы им было создано более тридцати произведений, так или иначе связанных со святочной традицией. Это объясняется, во-первых, обстоятельствами биографического характера: с детства в семье приученный отмечать церковные праздники, Чехов и в зрелые годы не стремился преодолеть в себе чувство праздничного переживания. Во-вторых, писатель начинал свой творческий путь в тех периодических изданиях, которым свойственны циклическое переживание времени и последовательная реакция на даты церковного и народного календаря. Святочные рассказы Чехов писал только в первый и второй периоды своего творчества. Рассказы, написанные с 1883 по 1885, мы будем считать ранним периодом освоения жанра святочного рассказа (ранние святочные рассказы); рассказы, написанные с 1886 по 1900, будем считать поздним периодом (поздние святочные рассказы). Все рассказы Чехова, так или иначе соотносящиеся со святочной/рождественской словесностью, можно разделить две группы. Первую из них составляют те, действие которых приурочено к святкам, Рождеству или Новому Году («Кривое зеркало», «Ванька», «Ночь на кладбище», «Елка»). Во вторую входят произведения, не имеющие такой приуроченности, но опубликованные 25 декабря в рождественских номерах газет («Гусев», «Каштанка» «На подводе»). Нами обнаружены два рассказа, которые были напечатаны в рождественских номерах, но в критической литературе они нигде не отмечены как святочные. («Не в духе» и «Сказка без заглавия»). Всего Чеховым было написано 37 рассказов святочной тематики, основная их часть бала написана с 1882 по 1887 год. Час торжества святочного рассказа, который приходится на последнюю четверть XIX века, стал одновременно и часом кризиса жанра, что нашло выражение в рефлексии писателей по поводу его обязательных признаков, в создании множества пародий, в расширении количества мотивов и, как следствие, в размывании его границ. Чехов, довольно рано научившись ощущать штамп и стереотип, с самых первых опытов в этом жанре преодолевает его формально-содержательную инерцию. После выхода в свет монографии Е.В.Душечкиной исследователи стали довольно часто обращаться к изучению поэтики календарной словесности Чехова. Некоторые рассказы сравнительно недавно стали восприниматься в связи со святочной/рождественской словесностью. К таким относятся, например, «На пути», «Ванька», «Каштанка». Это, естественно, положительно сказалось на их понимании, т.к. жанр определяет и смысловые возможности рассказов и читательские ожидания. Исследователи, изучающие святочно/рождественские произведения Чехова, сходятся в том, что это особые варианты произведений данного жанра. Хотя сама сущность внесенных писателем «поправок» в структуру и концепцию жанра понимается ими неодинаково. По мнению Е.В.Душечкиной, рассказы «На пути», «Ванька» принадлежат к чеховским текстам о несвершившемся рождественском чуде (антирождественские) [17, c. 226]. Противоположной точки зрения придерживается А.С.Собенников, утверждающий, что рассказ «На пути» о «чуде преображения, любви и понимания…» [59, с. 119]. В интерпретации рассказа «Ванька» этот исследователь солидарен с мнением Е.В.Душечкиной. Иначе воспринял этот рассказ И.А.Есаулов, отрицающий в данном случае какую-либо трансформацию святочного жанра. По его мнению, в рассказе «Ванька» сюжет о светлом рождественском чуде [26]. Интерес современного литературоведения к поэтике святочных рассказов Чехова делает нашу тему актуальной. В качестве предмета исследования избираются ранний ( «В Рождественскую ночь») и поздний («Ванька») святочные рассказы Чехова. Цель научно – исследовательской работы– описать поэтику святочных рассказов Чехова. Поставленной целью обусловлены следующие задачи: 1.Проследить по материалам научной литературы истоки и становление жанра святочного рассказа. 2. Охарактеризовать основные жанровые признаки данного вида календарной словесности и на этом фоне рассмотреть святочные рассказы Чехова. 3.Описать соотношение «внешнего» и «внутреннего сюжета» в святочных рассказах Чехова. 4. Определить роль художественного пространства в святочных рассказах писателя. 5. Определить характер чудесного в святочных рассказах Чехова. Целью и задачами определяется структура научно-исследовательской работы. Теоретико-методологической базой данного исследования являются работы Е.В.Душечкиной, И.А. Есаулова, М. Кучерской, Н.В. Капустина, А. Собенникова, Н.Н. Старыгиной, А.П. Чудакова. Глава 1. История развития жанра святочного рассказа. 1.1. Устный святочный рассказ и праздник. В самом определении жанра – святочный рассказ – содержится указание на его истоки. Святки считались главным (универсальным) праздником годового цикла. Этот праздник издревле был связан с культом умирающего и рождающегося солнца, и поэтому был приурочен ко времени зимнего солнцестояния (последняя декада декабря). Святки праздновались в течении двух недель - с 25 декабря по 6 января, то есть открываются и завершаются они двумя крупнейшими христианскими праздниками – Рождеством и Крещением. Этот период времени вобрал в себя семантику, по крайней мере, трех праздников, принадлежащих к различным календарным системам. Первоначально на Руси к концу декабря был приурочен языческий праздник Коледы (Авсеня, Таусеня), языческого божества, персонифицирующего рождающееся солнце. С принятием христианства церковь 25 декабря начала отмечать день Рождества Христова, в результате чего на языческий праздник наложился (и переплелся с ним) церковный праздник. С 1700 года на этот период времени Петр I, согласно европейской традиции, перенес и начало Нового года. Канут нового года (31 декабря) делит святки на два равных временных отрезка. Вечера первой недели святок назывались «святочными вечерами», а вечера второй недели – «страшными». Завершается этот праздничный цикл крещенским сочельником. Слияние нескольких праздничных систем повлияло на широту диапазона святочных обычаев и обрядов, способствовало тому, что календарные рассказы, приуроченные к святкам, оказались – как в устной, так и в письменной традициях - из всех календарных текстов самыми многочисленными и многообразными. Русские святочные произведения берут свое начало в народной традиции (святочные былчки), в которой в наибольшей степени отразились специфические элементы языческих святок. Эти элементы определили основные мотивы и поэтику святочного рассказа [17, с. 21]. Святки считались временем наибольшего разгула инфернальных сил. Эти представления и отражались в устных народных рассказах, в которых мифологические «нечистые» персонажи являются на святках либо в своем «обычном» виде, либо в образах знакомых и родных, либо в виде неодушевленных предметов (свиной туши, бычьего остова и т.д.). Отношения человека с «нечистой силой», напряженные в любое время, на святках еще более обострились и поэтому мотив «нечистой силы» стал в них самым распространенным. Святки, расположенные на рубеже старого и нового времени, были периодом, когда люди испытывали острое желание узнать свою судьбу. Получить сведения о будущем можно было с помощью гаданий, которые и стали одной из самых характерных особенностей святочного поведения. Увиденные на святках сны считались пророческими и воспринимались как одна из форм узнавания будущего. Эта особенность святочного времени выразилась в том, что мотивы гадания и святочного сна, а также неразрывно связанная с ними тема судьбы обычно играли в святочных текстах исключительно важную роль. Святки были временем сборов, вечеринок, «бесед», «игрищ», в которых принимала участие преимущественно молодежь, проводившая праздничные вечера в играх, песнях, весельях. Согласно этой особенности святочного времени, действие многих святочных текстов разворачивается в обстановке святочной вечеринки, а тема комического (смеха, шутки, розыгрыша и т.п.) становятся одной из ведущих. Отличительной чертой святочного поведения считалось ряженье. Первоначально костюмы и все святочные игры отражали стремление воздействовать на будущий урожай. Со временем ряженье сало простой забавой, целью которой было нарядиться так, чтобы было смешно и неузнаваемо: участники праздничного действа рядились, внешне меняя при этом пол, возраст, профессию, социальный статус. Поэтому мотив ряженья, отражая специфическую черту поведения в течение праздников зимнего календарного цикла, часто используется в святочных текстах. Святки были временем, особенно напряженным в матримониальном отношении: святочные игрища являлись местом знакомства, выбора невест и сближения молодых людей. Отсюда и происхождение матримониальной темы в текстах святочного содержания. Таким образом, все перечисленные особенности праздничного святочного поведения нашли отражение в устных святочных историях – святочных быличках – в виде мотивов и тем, ставших позднее традиционными темами и мотивами для произведений святочного жанра. Наиболее распространенные в устной традиции святочные рассказы-былички серьезны, зачастую драматичны и даже трагичны – не зря их называют в народе «страшными историями». Но в устной традиции встречаются и рассказы, рассчитанные на смех. Обычно это истории о розыгрышах, которые устраивают над гадальщиками молодые люди. Кроме всего прочего, обязательной чертой устных святочных историй является их установка на достоверность: истинность происшествия и реальность сверхъестественных действующих лиц. «Данная установка, позднее ставшая приметой традиционного святочного рассказа, требовала от рассказчика простейших приемов верификации: ссылок на собственный опыт или опыт свидетелей события, указания точного места и времени происшествия и т.д» [17, c. 136]. Стало очевидным, что само праздничное поведение, событийная наполненность святок, много лет отмечаемых русским народом, определило содержательно-сюжетную основу устных святочных рассказов, которые со временем стали письменно фиксироваться и уже относились к первым опытам литературного святочного рассказа. 1.3. Жанровое своеобразие святочных рассказов. Святочные рассказы представляют собой особого рода тексты, потребление которых приурочивается к определенному календарному времени, в течение которого только и оказывается возможным их, так сказать, терапевтическое воздействие на читателя, которое определяется поддержанием веры в добро, в хорошее, ибо традиционный святочный рассказ предполагает сюжетный переход через чудо от «хаоса» к «гармонии». Завершение становление жанра святочного рассказа в конце XIX века оформило его жестокую схему, включающую в себя набор своеобразных жанровых признаков. Принадлежность текста к жанру святочного рассказа, помимо наличия в нем установки на достоверность изображаемого события (1) и его приуроченности к зимнему праздничному циклу (2), определялось набором мотивов (3), которые основывались на семантике народных святок («святочные») и Рождества («рождественские»). «Святочные» мотивы: «нечистой силы», «метели», «покойника»/ «мертвеца», «приведения»/ «призрака», «опьянения», «сна», «гадания», «ряженья» («маски»), «путаницы», «матримониальный» мотив. «Рождественские» мотивы традиционных святочных рассказов представляли собой самые разнообразные варианты мотива «рождественского чуда»: мотив «чудесного спасения» на Рождество, мотив примирения на Рождество (они связаны с художественной реализацией основных евангельских идей), мотив «возвращения блудного сына», мотив «встречи» родных и близких после долгой разлуки, мотив «раскаяния», «нравственного перерождения» (духовное перерождение происходит в результате какого-либо потрясения, пережитого героем в канун Рождества), мотив «воспоминания», мотив «одиночества». «Появление антирождественских мотивов с отрицательной эмоциональной окраской характерно именно для русской святочной традиции, где рассказы с несчастливыми концами (Чудо на Рождество не свершается) встречаются не реже, а может быть, даже чаще, чем со счастливыми» [17, c. 198]. Наличие в календарном святочном тексте счастливой/несчастливой развязки (4), выполняло звуковую функцию и, таким образом, определяло тип святочного рассказа (рождественский/антирождественский). Кроме четырех обязательных жанровых признаков, святочный рассказ в структуре сюжета должен иметь «пуант» - кульминационный момент, в который наступает неожиданная смена одной ситуации на противоположную. 1.4. Чехов и «святочный бум» конца XIX века. 1.4.1 . Подавляющее большинство (многие тысячи) русских святочных произведений было создано в конце XIX века. Почти каждое периодическое издание печатало на святках приуроченный к ним рассказ, а в праздничных номерах помещало подборку материалов, связанных с рождественской, святочной и новогодней тематикой. Такой напряженный интерес периодики к зимнему праздничному циклу объясняется рядом причин. Во-первых, к концу столетия в России повышается светский «престиж» праздника Рождества, до середины XIX века отмечавшегося главным образом церковью. Во-вторых, святочный бум явился результатом активного роста и расширения периодической печати. В-третьих, «массовая» пресса, ориентируется на нового демократического читателя и его потребности, стремилась компенсировать неудовлетворенные праздничные ожидания своей аудитории. Праздничные издания конца века, по наблюдениям Е.В. Душескиной [17, с. 120], стремиться предоставить читателю как можно больше качественных и разнообразных святочных (или рождественских) рассказов. Это привело к неслыханному увеличению объема этого вида словесности и к окончательной выработке и закреплению его жанровой формы. Таким образом, святочный жанр обрел жесткую консервативную форму (сюжеты, мотивы, герои, тематические элементы и т.д.), то есть схему, которая, с одной стороны, затрудняла создание высокохудожественных произведений, а с другой – облегчала (делала широкодоступным) написание календарного текста и, следовательно, привела к испошлению и заштампованности произведений жанра (избитость сюжетных ходов, мотивов и т.д.) – к кризису жанра. Создание истинных «святочных» шедевров, как и всегда, прерогативой талантливых писателей. 1.4.2 . Именно в период бурного развития периодики и возникновения «малой прессы» свое сотрудничество с журналами (продолжавшееся практически на протяжении всей писательской деятельности) начинает А.П. Чехов, оказавшийся через них тесно связанным с традицией календарной словесности. Душечкина говорит о том, что со временем Чехов преодолел ограниченность, безвкусицу и банальность праздничных текстов массовых изданий и создал классические образцы русского календарного рассказа [17, с. 195]. Существует несколько причин, которые мотивируют обращение Чехова к созданию произведений, связанных с календарем. Во-первых, периодика, в которой Чехов вступил на литературный путь, сразу потребовала от Антоши Чехонте создания календарных текстов, приуроченных к соответствующему празднику и использования в своем творчестве небольших по объему произведений, наиболее удобных для печати в «малой» прессе. Во-вторых, когда писатель перестал зависеть от периодических изданий, с приближением очередных праздников у него возникло желание написать рассказ, действие которого приуроченного к празднику, а смысл которого соответствовал содержательной наполненности этого праздника. Так, например, в декабре 1891 года Чехов пишет Суворину: «Насчет Московского фельетона подумаю. Но мне хочется святочный рассказ написать» [2, с. 98]. По мнению Душечкиной [17, с. 121], всего Чеховым было написано свыше шестидесяти календарных произведений (святочные, пасхальные), а это несомненно свидетельствует о внутренней его потребности считаться в своем творчестве с календарем и остром переживании им календарного времени (см., например, в письмах к Суворину: «Водевили можно печатать только летом, а не зимой») [2, с. 47]. 1.4.3 . Чехов всегда помнил о календарной приуроченности текстов, связанных с тем или иным праздником, заботился о том, чтобы они были напечатаны вовремя и читатели получали бы их как раз к празднику. То есть, писатель осознавал, что праздничное время и календарный текст взаимосвязаны. Если помнить о том, что обычно в праздники люди находятся в приподнятом настроении, они полны ожиданиями перемен к лучшему, веры в добро, в любовь, то следовательно, Чехов может и должен удовлетворять в своих текстах эти праздничные ожидания. Как, например, это делает Лесков, рассказы которого являясь откровенно моралистичными и дидактическими, предлагают на уровне сюжета благополучный выход из создавшейся «несчастной» ситуации. Более того, в святочных произведениях Лескова четко разграничено добро и зло, добродетель и порок. Праведность и греховность. Святочные рассказы Лескова (в основной массе) – это жанр «в чистом виде». Не случайно писатель занимался, помимо создания святочных художественных текстов, теоретическим осмыслением и разработкой святочной словесности. Что же в этом смысле представляют собой чеховские святочные тексты? На этот вопрос ответить не просто. Из трех исследователей святочного жанра (Душечкина, Старыгина, Кучерская), только Душечкина уделила святочным текстам Чехова какое-то внимание (остальные исследователи ограничились несколькими строками). Но приходится признать тот факт, что в работе вышеназванного исследователя календарные произведения рассматриваются почти без учета особенностей поэтики писателя, без какого-либо вдумчивого анализа святочных рассказов (это же отмечается в отношении Чехова и в работах Старыгиной и Кучерской). То есть, Душечкина делает свои заключения не основываясь на глубоком погружении в художественный мир Чехова. Так, например, рождественский текст «На пути» (1886) Душечкина характеризует как текст о несвершившемся рождественском чуде (сюжет о несостоявшейся встрече на Рождество). Говоря о «Ваньке», как об одном из первых серьезных календарных текстов Чехова, Душечкина продолжает: «В этот период писатель ищет новые пути святочного жанра в разработке «антирождественских» мотивов, использование которых в русской литературе имело целью показать несоответствие сути праздника безжалостной реальности жизни. Этот аспект святочной проблематики в русской традиции наиболее полное воплощение получил в святочных рассказах зрелого Чехова» [17, с. 121]. Конечно, Душечкина, вслед за многим чеховедами, пишет об иронии, присутствующей в ранних святочных произведениях («Сон», «Мошенники поневоле», «Ряженые» и др.) писателя, и о том, что Чехов, со второй половины 80-х годов начавший осознавать кризис жанра, то есть испошление святочных текстов, начинает широкомасштабное пародированное самого святочного жанра, святочного/рождественского или новогоднего поведения и .т.д., оперируя при этом избитыми атрибутами и мотивами «страшных» святочных историй. Но это, все-таки, не вскрывает специфики чеховских святочных рассказов. Старыгина, в свою очередь, пишет, имея ввиду Чехова, что святочный рассказ, написанный неверующим человеком, может быть только пародийным, кроме того, она не прочитывает иронии в рассказах «Сон» и «Ночь на кладбище», а говорит, что эти тексты «заканчиваются трагически» [59, с. 120]. И в этом видится размытое представление о мироощущении писателя, нецелостность взгляда на календарное творчество и художественный стиль Чехова. Чехов, по мнению В.В. Набокова, «настоящий художник, <…> совсем другое – чем какой-нибудь моралист вроде Горького» [45, с. 321]. У Чехова нет морали и догматизма. Великий писатель, доверяя читателю, рассчитывает на его «ум и воображение», на его активное сотворчество при изображении и познании жизни. «Только посредственный художник действует методом подсказки эмоций, комментируя в самом же произведении свои тусклые идеи и образы» [45, с. 322]. В примитивном или откровенно дидактическом святочном рассказе на все вопросы предлагаются ответы, но Чехов познает и разгадывает мир через правильную постановку вопросов, предоставляя каждому читателю право дать ответ самому. И в этом видится неугасающая актуальность его произведений. Подход к святочным рассказам Чехова, помимо своеобразия жанра святочного рассказа, необходимо должен учитывать его мироощущение, отношение к читателю, особенности поэтики писателя: особенность его прозаического стиля в прозе, ассоциативность связей между повторяющимися деталями текста, оригинальную символику, повторение отдельных семантических элементов, идейный адогматизм, внутренний и внешний сюжет, открытые финалы, атипичность героев, особый характер иронии и т.д. Глава 2. Поэтика святочных рассказов 2.1. Поэтика святочного рассказа «В Рождественскую ночь». Святочный рассказ «В Рождественскую ночь» впервые напечатан в 1883 году в юмористическом журнале «Зритель». По словам составителей ко 2-му тому чеховского собрания сочинений и писем А.П. Чудакова, первоначальное название этого текста было «Беда за бедою», но будучи напечатанным в рождественском номере, он получает новое заглавие. Кроме того, в основе сюжета лежали реальные факты. В детстве братья Чеховы были свидетелями того, что несколько ватаг рыбаков было застигнуто бурей в море на льду, и колокольный звон производился для них, чтобы указать путь к берегу. Это единственный серьезный рассказ на фоне ранних произведений святочно/рождественской словесности Чехова. В рассказе говорится о том, что в Рождественскую ночь молодая женщина ждет возвращения мужа, рыболовная артель которого была в море на промысле. Никто не верил в возвращение рыбаков. Их возвращение оказалось настоящим чудом. Однако Литвинов понял, что жена, ожидавшая его, не рада. Она его ненавидит. Тогда Литвинов садится в лодку, которой правит дурачок Петруша, и погибает в море. В эти мгновения в душе молодой женщины происходит перемена – она полюбила своего мужа. В тексте есть словесные указания на время действия: «праздновать Рождество», «рождественская заутреня», «рождественский колокольный звон», «в ночь под Рождество». Эта финальная фраза («в ночь под Рождество») – сильная позиция текста – возвращает нас к названию, образуя значимое семантическое кольцо, акцентирующее время событий в произведении. Временная приуроченность в традиционном святочном рассказе задает особый «рождественский» хронотоп, связанный с борьбой темного и светлого начал, с разгулом инфернальных сил, которые отражаются в хаосе природных стихий. Все это мы находим у Чехова: «мрак», «тьма», «дождь», «ветер», «снег», «метель». Помимо этого, здесь важным становится звуковое наполнение пространства: «рев моря», «вой ветра», «шум воды, дождя», «зловещий гул», «треск», «лестница скрипела» и т.д. Звуки природной стихии и предметов реального мира присутствуют, иногда сливаясь, со звуками, издаваемыми людьми: «недоумевающий голос», «плач старухи», «слабый, больной голос», «старуха взвизгнула», «нежный голос», «тихий, счастливый смех», «пронзительный, душу раздирающий вопль» и др. Слышание/неслышание звука играет важную роль в сюжетном развитии всего произведения. Так, например, Петруша, дурачок, обезумевший от боли, и ассоциирующийся с мифологическим Хароном, который перевозит людей через реку мертвых, не слышал зова Натальи Сергеевны. Слышать ему мешает боль, «начавшаяся сызмальства», которая «делалась все острее и жгучее». Поэтому Петруша исступленно гребет прочь от берега, увозит Литвинова. Звуковые колебания вмещают в себя всю человеческую жизнь – микрокосмос. «В нем (вопле) слышалось все: и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и, наконец, рухнувшая надежда на свободное вдовство. Вся ее жизнь с ее горем, слезами и болью вылились в этом вопле, не заглушенном даже трещавшими льдинами. Муж понял этот вопль, да и нельзя было не понять его…». Звук играет роль предвестника, предсказателя судьбы. Все персонажи прислушиваются, так как кругом непроглядная тьма, пытаясь определить, взломан ли лед, ведь от этого зависит все. О том, что море вскрылось, узнали именно по звукам. «Раздался первый явственный треск…Чудовище проснулось и начало свою бурную жизнь». Звук выступает и как спасительная «соломинка, за которую хватается утопающий»: «Сквозь вой ветра можно было расслышать звон». Люди, застигнутые в море ненастьем, должны были ехать на этот звон. В финале звуковая организация претерпевает изменения: с начала повествования звуки стихии поглощают собой все остальные, происходит слияние всех звуков, но в конце именно человеческий голос «покрывает собой все». Так в финале Литвинов слышит «воротись!». Это слово выкрикнула его жена. Эта мольба сливается с колокольным звоном. «У Литвинова забилось сердце…Его звала жена, а тут еще на берегу в церкви зазвонили к заутрене». И далее природные звуки подчиняются, сливаются с человеческой мольбой воедино. «Эхо повторило это слово. Протрещали это слово льдины, взвизгнул ветер, да и рождественский звон говорил: «Воротись»». В этом слиянии всего сущего на уровне звучания есть особое состояние, достижение которого возможно только в особое время, каковым и является время Рождества. Это состояние единения и соединения человека со всем Миром, в котором разлиты добро и любовь. И через любовь героиня соединяется со своим мужем. Мы понимаем, что, услышав зовущий голос «его Наташи», Литвинов, конечно, понял его так же хорошо, как и вопль ненависти – он хочет вернуться. Но он однажды уже вернулся и возможно ли повторное возвращение. Здесь можно вспомнить высказывание древнегреческого философа Гераклита: «Нельзя войти в одну реку дважды». Философ говорит о невозможности возвращения. На мгновение муж и жена соединились, пережив состояние гармонии взаимного чувства, которого так редко удается достичь людям на земле. Идея единения людей в Рождество реализуется здесь через перелом в душе и стремление к соединению. Но сама судьба (в этом парадоксальность жизни) в образе безумного Петруши, работающего веслами во имя облегчения «жгучей» боли, не позволяет сделать этого. Грань между любовью и ненавистью столь тонка, что осознать ее невозможно. Эта граница похожа на границу перехода от тьмы к свету, происходящего в период Рождества. Мгновение, в которое человек переживает эту грань, и есть момент выхода в другое пространство, которое не зависит от обстоятельств реальной жизни. Дважды упоминается рождественская заутреня. Это происходит в переломные моменты рассказа. В первый раз упоминается, когда надежды на спасение рыбаков уже нет: «Вой ветра, шум деревьев, стоны Петруши и звон — всё умолкло за ревом моря. — Надо уходить наверх! — крикнул Денис. — Сейчас берег зальет и занесет кригами. Да и утреня сейчас начнется, ребята! Пойдите, матушка-барыня! Богу так угодно!» [68, Т. 2, с. 291]. После мы слышим колокола, зовущие к заутрене, это момент когда происходит кардинальное изменение - духовное перерождение героини, она влюбляется в своего мужа. «У Литвинова забилось сердце... Его звала жена; а тут еще на берегу в церкви зазвонили к рождественской заутрене. — Воротись! — повторил с мольбой тот же голос.» [68, Т. 2, с. 291] Хронотоп этого рассказа напрямую связан с рождественскими мотивами, мотивом нечистой силы, проявляющемся в неистовстве природной стихии, мотивом рождественского чуда, звоном колоколов зовущих к заутрене, они выражают борьбу добра и зла. Мотив воды (море), как первоначала, соотносится с актом омовения, возвращающего человека к исходной чистоте. Вода - это жизнь, в тоже время это и смерть, начало и конец, как стихийная сила сближается с огнем на основании общей очистительной, порождающей и возрождающей функции. Море – это открытый тип пространства. Самое древнее мифологическое значение моря (океана) – мироздание. Водная стихия в рассказе «В Рождественскую ночь» предстает перед нами во всей своей мощи. «Белая бесконечная громада заколыхалась и потемнела. Чудовище проснулось и начало свою бурную жизнь»[68, Т. 2, с. 291]. Во власти этой силы оказывается артель рыбаков, от милости природы зависит их жизнь. Еще одним значимым пространственным образом в рассказе является лестница. Этот образ связан с христианским пониманием вознесения и ниспадения человеческой души. В начале рассказа героиня сползает на коленях по скользкой лестнице, создастся впечатление, что ее присутствие на берегу свирепствующего моря связано с ожиданием мужа. Она вспоминает Николая Чудотворца (Святой Николай, покровитель моряков, детей, избавитель от тяжелого недуга). Это еще больше настраивает читателей на определенное восприятие текста. Когда героиня узнает о смерти мужа, происходит ее преображение. Он с легкостью поднимается по скользкой лестнице. На лице ее румянец. Это вводит читателя в некое замешательство. Муж и жена встречаются возле лестницы. Происходит кардинальный перелом в произведении, выясняется истинная причина пребывания женщины на берегу. «В рассказе «В рождественскую ночь» для читателя создаются смысловые лакуны, приходится строить предположение о том, что происходит в рассказе на самом деле, и в ходе чтения это подтверждается или опровергается. Эти странности объясняются нервным состоянием героини»[46, c. 120] . Все становится понятно, когда повествователь противопоставляет внутреннюю точку зрения вернувшегося мужа («Его ждали на этом холоде, в эту ночную пору») и Натальи Сергеевны («…и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и наконец, рухнувшая надежда на свободное вдовство. Вся ее жизнь с ее горем, слезами и болью вылилась в этом вопле…). Неоправдавшиеся ожидания героини, героя и читателя сходятся в этом эпизоде текста, впечатление от чего усиливается еще одной оппозицией, члены которой находятся в сложных отношениях между собой. Это ожидающая на берегу своего сына старуха–мать и старый рыбак Денис. В начале рассказа Денис несколько раз повторяет мысль о Божьем промысле:»Жыла ты, старуха…семьдесят годков на эфтом свете, а словно малый ребенок, без понятия. Ведь все, дура ты, воля божья! – Божья воля! Ежели ему не суждено, скажем, в море помереть, так пущай море хоть сто раз ломает, а он живой останется. А коли, мать моя, суждено ему в нынешней раз смерть принять, то и не нам судить» [68, Т. 2, с. 293]. Божья воля во второй части рассказа заменяется желанием Натальи Сергеевны «Прощай, Наташа! Пусть будет по-твоему! Получай то, что ждала, стоя здесь на холоде! С Богом!» [68, Т. 2, с. 293] – крикнул помещик. Павлуша в свою очередь является двойником как Литвинова, так и Натальи Сергеевны, его всепоглощающая физическая как отражение невыносимой боли душевной наших героев. Боль, которую невозможно вынести, для Литвинова это осознание, что его не любят, для Натальи Сергеевны это вечное ожидание любви и в конце концов невыносима боль от ее потери. «В начале текста желание героини прочитывалось как надежда на то, что мужа удалось спасти, а Божьей волей могла быть оправдана его смерть, однако впоследствии полюса этого рассказа оказываются перевернутыми: барыня мечтала об избавлении от мужа, но Андрею Петровичу удалось избежать гибели»[46, c. 130]. Если бы рассказ заканчивался этим эпизодом, фабульно он бы следовал схеме традиционного Рождественского рассказа, в котором присутствует Божественное чудо. Здесь чудо оказывается скомпрометировано истинными желаниями героини, а затем и вовсе оборачивается трагедией: муж решает покончить с собой. Еще один вариант чуда представлен в финале рассказа, где о героине сказано: «В ночь под Рождество она полюбила своего мужа…» [68, Т. 2, с. 293]. Чудом, таким образом, является здесь исполнение заветного желания, а его отрицательным аспектом – невозможность исполнения этого желания. В качестве основного аспекта рассказа в данном случае берется смерть, она сопровождается характерным для календарного христианского жанра двойником – воскрешением (нравственным и реальным). Своеобразным символом этого текста можно считать образ дурачка Петруши, который, мечтая избавиться от постоянной боли, решает покончить с собой: здесь исполнение заветного желания и смерть объединяются в одном герое. Внутреннее преображение героини, которым заканчивается рассказ, также не лишено этой двойственности: чуда для нее не произошло, хотя желание было исполнено; за любовь, рожденную в ее душе, пришлось заплатить смертью мужа. 2.2. Рождественский или антирождественский рассказ «Ванька»? Рассказ «Ванька» впервые был напечатан 25 декабря 1886 года в рождественском выпуске «Петербургской газеты». С 1900 года он входит в различные «Книги для чтения» и школьные учебники. Критики, изучая данный рассказ, разошлись во мнениях. Например, Е.В. Душечкина считает, что «…писатель ищет новые пути святочного жанра в разработке «антирождественских» мотивов, использование которых….имело целью показать несоответствие сути праздника безжалостной реальности жизни» [17, с. 225], то есть она определяет его как антирождественский, а для данного типа рассказа характерен мотив несвершившегося чуда, читатель знает, что прошлое невозвратимо и все самое лучшее у героя уже позади. И.А. Есаулов, напротив, относит этот рассказ к святочным, чудо, по его мнению, в рассказе происходит. «Как часто происходит в таких случаях, поверхностно понятое «содержание» совершенно затемняет смысловые глубины и семантические перспективы произведения. Недалекому читателю слишком легко редуцировать смысл чеховского шедевра до юмористической сценки в сапожной мастерской» [26, с. 56]. Композиция рассказа достаточно сложна, в ней переплетаются воспоминания Ваньки, его письмо, в котором он дает характеристику окружающей его действительности, тут же мы видим точку зрения повествователя, так же, перед нашими глазами проходят как бы пейзажи-открытки деревни и реалистичное описание Москвы и мастерской. В этом рассказе с первых строк мы узнаем, что Ванька остался один именно в рождественскую ночь: «…в ночь под Рождество не ложился спать», «…хозяева и подмастерья ушли к заутрене…». Данная установка настраивает читателей на особое восприятие рассказа. Рождество, как известно, праздник единения людей, воссоединения семьи, дети, как правило, принимали активное участи в праздновании Рождества, колядовали, наряжали елку, получали подарки, здесь же перед нами ребенок изолированный, выключенный из данного праздника. В этом произведении четко прослеживается два пространства, что характерно для святочного рассказа, мир делится на свой и чужой. Ванька Жуков существует в двух измерениях: в идеальном прошлом и в жестоком настоящем. В первом все замечательно — дедушка, собаки — старая Каштанка и хитроумный хулиган Вьюн, поездка с дедом в лес за елкой, Рождество и барышня Ольга Игнатьевна — все полно трепетной детской любви. Во втором измерении существует непосильная работа, злые подмастерья, хозяйский гнет «…а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать»[68, T. 5, c. 477]. Ванькино пространство можно разделить на внешнее и внутреннее. Внешнее – это Москва и мастерская, внутреннее - деревня, и она существует только в его воспоминаниях. Особое внимание следует уделить тому, как пишет письмо Ванька: "Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях". Ранее упоминается "темный образ". Герой принимает молитвенную позу, поэтому поздравление дедушки с Рождеством и пожелание "всего от Господа Бога" нельзя считать речевыми клише. Эта коленопреклонённая поза, образ, свеча, указывают на то, что для Ваньки, это наивысший момент, момент откровения, крик о помощи, обращение не только к дедушке, но и к Богу. Окно – очень важная деталь этого рассказа. Именно после того, как Ванька посмотрел в окно, начинается это удивительное рождественское путешествие в родную деревню, именно в это место всей душой стремится тоскующий Ванька. Таким образом, в этом месте текста можно говорить о появлении своего рода «мистического заоконного пространства» [26], куда вполне реально устремляется мысль героя. Это внутреннее пространство героя, оно представляет собой целый мир во многом более реальный, чем окружающая его Москва и опостылевшая сапожная мастерская. Пространство деревни, представляется нам очень светлым и, не смотря на мороз, очень теплым, оно заполненным праздничным действом. Теплоту излучает печь, которая вспоминается Ванькой в последнем предложении три раза. Печь в свою очередь символизирует центр дома, пищу, место, где, как правило, спали дети. Печь и кухня вспоминаются Ванькой только в пределах «своего» пространства. Так же печь – максимальная концентрация огня, а это один из важнейших мотивов рождества. Пейзаж деревни дается в перспективе, мы одновременно смотрим на нее сверху и видим белые крыши, то поднимаем глаза на небо, где все заполнено звездами, это описание очень походит на рождественскую картинку, праздничную и нарядную, в то же время она отражает в себе внутренний взгляд Ваньки на мир в котором он раньше жил и в который стремится попасть опять. Находясь мысленно в деревне, он проходит все этапы подготовки к празднованию Рождества, он видит деревенскую церковь, слышит колокольный звон, идет с дедом за елкой, наблюдает за хлопотами связанными с ее украшением и даже получает подарок: «…возьми мне золоченный орех». Не смотря на то, что праздник ему в реальном пространстве недоступен, мысленно, он прошел весь праздничный цикл, рождество состоялось. При описании деревенского мира используются глаголы настоящего времени, а при описании городского пространства используются глаголы прошедшего времен. Это опять же подчёркивает, что для Ваньки деревенский мир более реален, чем мир сапожной мастерской. Так же здесь Чехов применяет прием очеловечивания животных, наделяет собак индивидуальным характером, для их описания используются слова применимые для характеристики людей: «необыкновенно почтительный» скрывающий в своем характере «иезуитское ехидство» Вьюн и Каштанка «обиженно чихает». Как говорилось выше, важным символом в данном рассказе является окно, оно является как бы проводником в мир «внутренней» реальности. В заоконном мире звучит веселый голос дедушки Константина Макарыча: «Табачку нешто нам понюхать?»; «Отдирай, примерзло!»; «Держи, держи... держи! Ах, куцый дьявол!» [68, T. 5, c. 479] – в отличие от безголосого мира, окружающего в московском доме Ваньку. Как отмечает И.А. Есаулов: «Самое же существенное состоит в том, что окно становится не только той границей между "чужим" и "своим", которую преодолевает маленький герой, воображая занесенную снегом родную деревню, но именно оттуда, из заоконного пространства, приходит к Ваньке страстно ожидаемый им ответный импульс» [26]. «Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви...» [68, T. 5, c. 479]. Можно сказать, что взгляд внука, устремленный в темное окно, и взгляд деда, обращенный на «ярко-красные» окна деревенской церкви, в рождественскую ночь мистически встречаются... Пространства мастерской и пространство Москвы воспринимаются Ванькой по-разному. В описании Москвы явно проступает детское любопытство. Ему интересно заглянуть в лавки, рассмотреть товары, получить новые впечатления, а получив их, как и любой ребенок, он стремится поделиться им, но так как в мастерской его никто слушать не станет, то это выливается в письме. Ванька не отторгает город, он ему интересен: «…а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное...» [68, T. 5, c. 479]. С другой же стороны Москва так же принимает Ваньку, если так можно сказать она с ним говорит, вступает в диалог. Ванька узнает, где можно купить марку, совершает покупку, знает, где можно «опустить» письмо. Мастерская же сапожника, это то место где Ваньке отказано в детстве, непосильный труд, голод, постоянные побои вот та реальность от которой бежит наш герой. Светлый идиллический пейзаж деревни противопоставляется темной комнате мастерской. В.В. Ермилов подчеркивает: «Особенная сила нашей боли за героя вызывается и контрастом между Ванькиным представлением о мире, который Ванька воспринимает в детской субъективности, в иллюзии какой-то обращенности этого мира к нему, Ваньке, - и реальной отчужденностью всего мира от Ваньки, реальным отсутствием какого бы то ни было тепла в его жизни. Сама посылка письма на деревню дедушке говорит об этой детской наивной субъективности восприятия мира» [27, c. 34]. Элемент нечистой силы в этом рассказе можно соотнести именно с «чужим» пространством. Здесь происходит символичная борьба-встреча двух начал, светлого (деревни) и темного (мастерской). В этом рассказе Чехов отступает от одного из правил святочного рассказа, здесь нет повествования от первого лица. Следует отметить особый характер повествования, здесь две точки зрения: первая принадлежит объективированному повествователю, вторая принадлежит Ваньке и отражается в письме и в воспоминаниях. В речи, формально принадлежащей повествователю, передана как бы нейтральная точка зрения. Чехов обращает внимание на что-то незначительное для взрослого, но важное для ребенка: «Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки» [68, T. 5, c. 479]. В тексте используется «детская» и обычная (взрослая) речь. Письмо как отражение детского мира включает в себя все индивидуальные оттенки детской (Ванькиной) речи «волосья», «ейной», «сделай божецкую милость», «отседа»…Эта речь неоднородна, безграмотна, но она в полной мере отражает живой разговорный язык ребенка и окружающих его взрослых. По словам Лапониной Л: «Таким образом, персонаж-ребенок описан изнутри с «психологической» точки зрения, даны его мысли и переживания, а остальные герои показаны только внешне, со стороны. Следовательно, автор отождествляет себя с ребенком, вживается в его образ, и все действующие лица изображены через его восприятие» [42, c. 130]. В этом рассказе развивается сюжет притчи «о блудном сыне». «В евангельской притче о блудном сыне в развернутом виде представлена основная тема православия: в главном – единство, во второстепенном – свобода, во всем – любовь» [54]. В отличии от евангельской притчи герой не сам покидает дом, а напротив его «отсылают», Ванька не хотел покидать родную «кухню», но жизненная ситуация складывается так, что он становится не нужен ни в «своем» мире, ни в «чужом», это развивает еще один канонический сюжет святочного рассказа – мотив одиночества. Но, тем не менее, вопреки всему, в Рождественскую ночь происходит воссоединение с любимой семьей. Следует подчеркнуть, что находясь в семье сапожника, Ванька не считается ее полноправным членом, он находится на периферии семейного круга, эта семья для него чужая, он не принят ею, и в свою очередь герой не принимает ее. Описанием чуда завершается рассказ, «встреча» состоялась. Дедушка не только получает письмо внука, но и «свесив босые ноги….читает письмо кухаркам». Встреча возможна только по средствам сна. Сон в данном рассказе соотносится с окном, является проводником в «свое» пространство. «Если во внехудожественной действительности сон может не значить ровным счетом ничего, то в художественном мире сон – всегда событие» [26]. Сама суть рождественского рассказа предполагает чудо: и описанием этого невозможного, казалось бы, чуда и завершается рассказ. Заключение. В ходе нашего исследования мы пришли к следующим выводам. Жанр святочного рассказа в России возник раньше рождественского. Прародителями первого явились устные истории или былички, рассказываемые в святочные вечера от Рождества до Крещения. Оформляться жанр стал в рамках романтической прозы 20-30 гг. XIX века. Рождественский рассказ теснее связан с Рождеством, первые рассказы данного типа появились в Европе. Родоначальником жанра по праву считается английский писатель Ч. Диккенс. Финалом его рассказов была победа света над мраком, добра над злом. Святочный/рождественский рассказ окончательно сложился в конце XIX века. В это же время в связи с большим количеством периодических печатных изданий происходит кризис жанра. Наложение на святочный рассказ специфики рождественского рассказа позволило обогатить этот вид календарной словесности глубоким нравственным христианским смыслом. Святочный рассказ можно распознать по следующим признакам: хронлогическая приуроченность, наличие элемента чудесного, повествование ведется от первого лица, обязательный нравственный урок, мораль. Среди главных мотивов святочного рассказа можно выделить: мотив нечистой силы, мотив чудесного, мотив нравственного перерождения героев. Среди классиков русской прозы Чехов глубже и выразительнее других сумел мастерски обогатить данный жанр, преодолев традиционные шаблоны фабулы и тематики. Уже в своих ранних рассказах Чехов не дает читателю выбрать единый способ прочтения, единственно верную трактовку рассказа, при этом соблюдает жанровый канон святочной литературы. Однако новаторство Чехова состояло прежде всего во взаимопроникновении и взаимопреображении анекдотического и притчевого начал – двух, казалось бы, взаимоисключающих путей осмысления действительности. При чтении ранних святочных рассказов не покидает ощущение, что за внешней комичностью скрыт и остросоциальный, и глубокий философский смысл случая. Еще одной особенностью чеховского «святочно-рождественского» творчества можно считать отказ от «чудесного». Сам по себе такой отказ ещё не означал новаторства. Но Чехов не просто модернизировал, он усложнял картину мира. К примеру, в рассказе «Ванька»(1886) происходит усложнение проблемности жанра: рождественское чудо приобретает драматический и даже трагический оттенок. Роль «рождественского чуда» у Чехова выполняет случай. «Чудо» оборачивается случаем, с которым в повествование входит интрига, продуцируя динамику сюжета. Чехов развивает внутренний и внешний сюжет, это видно уже в ранних рассказах, такое построение сюжета помогает глубже заглянуть в души героев. Наше исследование показало, что в поздних святочных рассказах, которые некоторыми учеными считались антисвяточными («Ванька» и «На пути») есть мотив чудесного. Внешнее чудо замещается внутренним преображением героев, а внутреннее преображение, в свою очередь, возможно только в «живой» душе. Психологизм позднего этапа творчества Чехова берет свое начало в ранних, а по большей части в произведениях второго периода творчества. Глубокий поддтекст, философская точка зрения на мир, идеалы христианского (православного) миропонимания находят отражение в святочных рассказах Чехова. Список использованной литературы 1. Айзерман А. С. Размышления над прочитанным // Литертура в школе №6. 2000. с. 64-66. 2. А.П. Чехов о литературе. М., 1955. 3. Будницкая Е.Ю. Чувство изящные и красивые как цветы// Целебное творчество А.П. Чехова. М., 1996. с. 11-14. 4. Баран Хенрик. Дореволюционная праздничная литература и русский модернизм / Авторизованный перевод с английского Е.Р. Сквайрс // Поэтика русской литературы начала ХХ века. М., 1993. 5. Безбородкина Е.С. Опыт изучения святочных рассказов русских и зарубежных писателей // Литература в школе №7. 2007. 6. Боголепов А.А. Рождество, Страстная и Пасха в православном Богослужении. М., 1999. 7. Бахтин М.М. Формы времени и пространства в романе http://smalt.karelia.ru/~filolog/lit/bahhron.pdf 8. Белый Г.А. О роли мелодраматизма в рассказах Чехова» // Чехов и русский реализм. М., 1981. 9. Бердников Г.П. Идейные и творческие искания А.П.Чехова. 3-е изд. дораб. М., 1984. 10. Варшавская К.О. Малые жанры в литературе 80-90-х годов и проза А.П. Чехова. Томск, 1969. 11. Вязанкина Л.А. Ч. Диккенс. Рождественская песнь в прозе (8 класс) // Литература в школе №6. 1994. с. 95-96. 12. Громов Л.П. Повествование Чехова как художественная система. В. Кн.: Современные проблемы литературоведения и языкознания. М., 1974. 13. Громов Л.П. В творческой лаборатории Чехова. Ростовский университет, 1963. 14. Герашник А.Н. Раннее творчество А.П. Чехова. Л., 1986. 15. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1990. 16. Добролюбова Е.А. Читая Чехова, пишу…. // Целебное творчество А.П. Чехова. М., 1996. с. 29-42. 17. Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: становление жанра. Спб., 1995. 18. Душечкина Е.В. Святочный бум, или праздничная повинность русских беллетристов // Новое литературное обозрение. №6. 1994. 19. Душечкина Е.В. Русская елка: История, мифология, литература. СПб., 2002. 20. Е.В. Душечкина и Х. Баран. Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. Составление, вступительная статья, примечания СПб.: Художественная литература, 1993. 21. Е.В. Душечкина. Петербургский святочный рассказ. Вступительная статья, Л., 1991. 22. Дунаев М.М. Православие и русская литература. 2001. 23. Доманский Ю.В. Структура пространства в рассказах Чехова. Тверь, 2001. 24. Есаулов И.А. Пасхальный архетип в поэтике Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков, 1998. с. 349-363. 25. Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе (к постановке проблемы) // Евангельский текст в русской литературе ХIX-ХХ веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1994. 26. Есаулов И.А. О некоторых особенностях рассказа А.П. Чехова «Ванька» // Евангельский текст в русской литературе ХVIII – ХХ веков. Петрозаводск, 1998. 27. Ермилов В.В. А.П. Чехов. М., 1951. 28. Евангелие от Луки в русском переводе с параллельными местами и приложениями // Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового завета, Новосибирск, 2006. 29. Изотова Н.В. Реальность в снах персонажей прозы А.П. Чехова. Сборник статей. Творчество А.П. Чехова: Текст, контекст, интертекст. М., 2011. 30. Кучерская. М. Святочные рассказы. Предисловие, составление, примечания и словарь. М., 1996. 31. Кретова А.А. Будьте совершенны... // Религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н.С. Лескова и его современников. М., 1999. 32. Киреева И. История рождественской елочки. М.: Просветитель, 1998. 33. Кураев Андрей диакон. Школьное Богословие. М., 1997. 34. Кубасов А. В. Жанровое своеобразие святочных рассказов А. П. Чехова и В. Г. Короленко // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX века. Екатеринбург, 1994. 35. Капустин Н. В. Еще раз о святочных рассказах А. П. Чехова // Филологические науки. №4. 2002. 36. Капустин Н. В. Чужое слово в прозе А. П. Чехова // Жанровые трансформации. Иваново, 2003. 37. Колесникова В. Святки // Наука и религия. №12. 1991. 38. Кондратьев В.В. Рождество в рассказах А.П. Чехова «Бабье царство» структура, семантика. Сборник статей. М., 2011. 39. Кожевникова Н.А.. С точки зрения собаки. Языковые особенности одного рассказа Чехова. Газета «Русский язык» №2. 2010. http://rus.1september.ru/view_article.php?id=201000202 40. Курленко Г.П. Форма повествования и средства ее субстантивации в рассказе А.П. Чехова «Каштанка» http://pandia.ru/text/78/059/96036.php 41. Кулагина М.А. Проблема романа в творческих исканиях А.П.Чехова 1880-х годов // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX века. Екатеринбург, 1997. 42. Лапонина Л. Прием остранения в рассказах А.П.Чехова о детях. Молодые исследователи Чехова. Материал международной научной конференции. М., 2005. 43. Максимов С.В. Святки // Дружба народов. №1.1992. 44. Минералов И.Г. Проза Чехова и проблема реалистического символа. М., 1985. 45. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев. М., 1998г. 46. Оверина К.С. Ранняя проза А.П. Чехова (1880 - 1884): проблема повествования. СПб., 2001. 47. Переписка А.П. Чехова. В 2-х томах. М.,1984. 48. Полоцкая Э. А. А.П. Чехов: Движение художественной мысли. М., 1979. 49. Паперный З.С. Вопреки всем правилам // Пьеса и водевили Чехова. М., 1982. 50. Писемский М. Вифлеемская звезда / Рождество и Пасха в стихах и прозе. Составление и вступление. М., 1993. 51. Панкеев И. Русские праздники. М., 1998. 52. Разумовская К.Н. Особенности нарратива и композиции рассказа А.П. Чехова «В Рождественскую ночь». СПб., 2010. 53. Рождество Христово. http://rojdestvo.paskha.ru/Bogoslovie/Texty/Utrenya/&pagei=all 54. Радь Э.А. Притча о блудном сыне: христианский канонический метасюжет и литературное творчество. HTTP://www.rae.ru 55. Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П.Чехова. Л., 1987. 56. Сендерович С. Чехов с глазу на глаз // История одной одержимости. А.П. Чехов / опыт феноменологии творчества». СПб., 1994. 57. Сидлова Л.В. Хронотоп в рассказах А.П. Чехова // Русская словесность. №2. 2005. 58. Самсонова Н. В. Рождественский текст и его художественная антропология в русской литературе XIX первой трети XX вв Автореф. дис. канд. филол. наук. Воронеж, 1998. 59. Старыгина Н.Н. Святочный рассказ как жанр // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск, 1992. 60. Старыгина Н.Н. Лесков в школе. – М.: Владос, 2000. 61. Собенников А. Чехов и христианство // Календарные рассказы А. П. Чехова. Иркутск. 2001. 62. Сухих И.Н. Проблема поэтики А.П. Чехова. Л., 1987. 63. Толстогузов П.Н. Сказка и сказочность в творчестве А.П. Чехова 1880-х годов. Л., 1988. 64. Толстогузов П.Н. Рождественские рассказы творчества Чехова. Вологда, 1990. 65. Уманова Н.В. Сатирический святочный рассказ в русской литературе к. 19 века. М., 2011. 66. Толстая Е. Поэтика Раздражения: Чехов в конце 1880-х начале 1890-х годов. М., 1994. 67. Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. М., 1989. 68. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. М., 1974 - 1979гг. 69. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. 70. Чуковский К.И. О Чехове. М., 1967. | |
| Просмотров: 22433 | Комментарии: 1 | |
Среда, 2024-12-18, 8:44 AM
Приветствую Вас Гость
Приветствую Вас Гость
Форма входа |
|---|
Социальные закладк |
|---|
Поиск |
|---|
Друзья сайта |
|---|
Теги |
|---|
Статистика |
|---|